Фрэнки смотрела на него. Она могла бы снова сказать, что научилась принимать собственную слабость и силу, что поняла: Рай не просто лжец, а жестокий эгоист. Но теперь все это было неважно. Рай был неважен. Если она встретит его на улице, то просто пройдет мимо, не почувствовав ничего, кроме легкого укола грусти, и Генри это знал.
— Я рада, что жизнь свела нас вместе, Генри Асеведо.
— И я, Фрэнки.
Она наклонилась и подняла старую дорожную сумку, которую мама собрала для нее много месяцев назад, когда мир ушел у Фрэнки из-под ног.
Проходя по коридору, она увидела, как Джилл Лэндис проводит групповое занятие: перед психологом полукругом сидели восемь новичков.
Сгорбленные парни с длинными волосами рассказывали о героине.
Фрэнки остановилась, встретилась с Джилл взглядом и помахала. Прощай.
Здесь как во Вьетнаме — люди приезжали, отбывали свой срок, меняли себя и двигались дальше. Кто-то возвращался в большой мир, кто-то нет. Хуже всего приходилось ветеранам. Статистика самоубийств среди них была очень тревожной, цифры пугали.
Фрэнки не стала заходить к себе в комнату, опасаясь, что обязательно найдет способ остаться. Она вышла на улицу, на прохладный воздух.
Рядом с раскидистой джакарандой она увидела мамин черный «кадиллак».
Дверцы открылись. Мама с папой выбрались из машины.
Даже издалека было видно, как они рады. И как взволнованы.
За эти несколько лет Фрэнки принесла им столько тревог. Вьетнам. Травма. Выкидыш. Рай. Вождение в нетрезвом виде. Таблетки. Она понимала, как тяжело пришлось им, людям, для которых приличия и репутация значили все. Она даже не представляла, что они на этот раз сказали друзьям. Возможно, вместо реабилитационного центра для наркоманов она отправилась в Антарктиду наблюдать за пингвинами.
В любом случае спрашивать она не будет. Осознав собственные недостатки, она перестала судить других.
Вероятно, родители ее не понимали и уж точно не одобряли многих ее поступков, но сейчас они здесь.
Ты знаешь, что такое любовь, Фрэнки.
Фрэнки двинулась через посыпанную гравием парковку.
— Фрэнсис! — воскликнула мама.
Они посмотрели друг на друга — мать и дочь.
— Ты так похудела, — сказала мама, — но выглядишь отлично.
— Ты тоже, — сказала Фрэнки, погружаясь в мамины объятия, которые теперь были какими-то особенно крепкими. Они обе хорошо знали, какой хрупкой может быть жизнь. На глазах у мамы выступили слезы.
Затем Фрэнки повернулась к отцу, смотревшему на нее поверх блестящей черной крыши «кадиллака».
Благодаря Фрэнки он наконец-то осознал, что деньги и успех не защитят семью от невзгод и потерь. Забор вокруг дома не гарантирует безопасность, только не в этом изменчивом мире. Время тоже оставило на нем свой след: он отрастил бакенбарды, сменил чопорные костюмы на рубашки для боулинга и свободные штаны, но в глазах все так же читалась тревога за дочь.
Фрэнки помнила, как тем вечером он вытаскивал ее из воды. Его слезы навсегда останутся в ее памяти. То, что тем вечером отец понял о ней, о них, никогда не сотрется. Она знала, что переживать за нее он будет всегда. Знала и то, что он никогда в этом не признается. Ее родители были из молчаливого поколения. Они не верили в слова так, как верили в оптимизм и упорство.
— Выглядишь замечательно, Фрэнки.
— Спасибо, пап.
Он открыл заднюю дверь и положил ее сумку, Фрэнки села рядом.
Когда отец завел двигатель и из колонок зазвучал голос Перри Комо, время будто повернуло вспять. Фрэнки снова была десятилетней девочкой на заднем сиденье родительской машины — девочкой, которая на каждом повороте скатывалась в сторону и натыкалась на брата.
— От сумки до сих пор несет плесенью, — заметила мама. — Не понимаю, как такое возможно.
— Сезон дождей, — сказала Фрэнки, глянув на черную дорожную сумку, которая объехала с ней полмира. — Все всегда мокрое. Высушить что-то невозможно.
— Должно быть, это… неприятно, — сказала мама.
Их первый настоящий разговор о Вьетнаме.
Фрэнки не смогла сдержать улыбку. Они тоже пытались измениться, шли маленькими, но значимыми шажками.
— Да, мам, — сказала Фрэнки, продолжая улыбаться. — Это было неприятно.
Они остановились напротив ее маленького серого бунгало с его старомодным колодцем и американским флажком на двери гаража.
— Ты можешь жить с нами, — хрипло сказал отец.
Фрэнки понимала его беспокойство. Оставлять алкоголика одного — не очень хорошая мысль, но Фрэнки должна сама встать на ноги. Или упасть. Но и тогда снова подняться.
— Все будет хорошо, пап.
Она увидела, как он нахмурился, затем кивнул и взял маму за руку.
Фрэнки тоже кивнула и выбралась из машины.
За ней вылезла мама, обняла дочь.
— Не пугай меня больше, — прошептала она.
Фрэнки ощутила всю мамину любовь, ощутила настоящую близость. Нынешняя Фрэнки тоже знала, каково это — потерять ребенка. Раньше ее возмущали мамина кротость и сдержанность. Но теперь Фрэнки лучше ее понимала. Ты проживаешь день за днем как умеешь.
Завтра она сама начнет проживать день за днем: запишется в местное общество анонимных алкоголиков, найдет наставника. Потом отправит мистеру Брайтману чек на новый велосипед — первый шаг на пути долгого исправления. Она не станет получать лицензию медсестры, пока не будет уверена, что полностью восстановилась.
Мама погладила ее по щеке и, глядя в глаза, тихо прошептала:
— Я очень горжусь тобой, Фрэнсис.
— Спасибо, мама.
Попрощавшись с родителями, Фрэнки вошла в дом. На кухонном столике лежали документы на бунгало — на имя Фрэнки. Их, конечно, положил папа, чтобы напомнить: здесь, в Коронадо, она дома.
Она зашла в спальню и уронила сумку, та глухо приземлилась на деревянный пол.
Фрэнки вышла в коридор и свернула в детскую.
Когда она последний раз открывала эту дверь?
Фрэнки остановилась в дверном проеме, глядя на желтую комнату. Впервые за долгое время она разрешила себе вспомнить. Вспомнить комнату, которая когда-то наполнила ее жизнь надеждой.
Тогда Фрэнки была совсем другой.
Мир был другим.
Фрэнки стояла там, вспоминая свою жизнь, давая боли спокойно течь по венам. Она вдруг поняла, что еще молода. Ей ведь нет и двадцати девяти.
Она уже успела сделать несколько важнейших выборов в своей жизни, не имея при этом никаких представлений о возможных последствиях. Чего-то от нее ждали другие, что-то навязывали, а что-то было сделано в импульсивном порыве. В семнадцать она решила стать медсестрой. В двадцать один записалась в армию и отправилась на войну. Потом сбежала из дома, уехала в Вирджинию вместе с подругами и вернулась, когда ее маме понадобился постоянный уход.
Она долго была осторожна в любви, а потом чересчур импульсивна.
Теперь, оглядываясь назад, все эти решения казались случайными. Хорошие и плохие. И те,