Но Клэр постаралась не думать об этом: она решила, что должна что-то сделать для него. Стремление оказать поддержку, помочь, развитое деятельностью на благо обездоленных, заговорило в ней полным голосом.
– Стефен, – вдруг прервала она молчание, – где вы жили все эти годы?
– В Ист-Энде, – неопределенно ответил он. – У реки.
– Где доки?
– Да, на Кейбл-стрит, в Степни. А что?
Потрясенная, она в изумлении смотрела на него.
– А не кажется ли вам, что пора положить этому конец? Я хочу сказать… разве эта жизнь – для вас? В таком окружении… среди таких людей?
– Художник не должен замыкаться только в своем кругу. К тому же я люблю простой народ.
– Но вы должны жить среди красивых вещей… где-нибудь в деревне… пусть даже в совсем маленьком домике.
– И рисовать розы, что растут в палисаднике?
Нет, Клэр, я черпаю вдохновение в грязи нашей славной Темзы. И пожалуйста, не жалейте нас. У нас есть свои развлечения. В субботу вечером мы, как правило, отправляемся в местный кабачок выпить по кружке пива. А иной раз выезжаем и за город. Летом мы проводим две недели в Маргейте у золовки моей жены по первому мужу. Она держит рыбную лавочку и изумительно делает заливное из угрей.
Клэр прикусила губу. Он что, смеется над ней или в самом деле настолько опустился и стал таким низменным в своих вкусах? Мысль о том, что он живет в убогом домишке, с этой девкой-служанкой, о которой отец Лофтус отзывался с таким возмущением и чья разнузданность, должно быть, повинна в падении Стефена, в том, что он утратил всякую стойкость, вызвала у Клэр негодование и почти физическую тошноту.
– Мне казалось…
Он улыбнулся почти совсем как прежде:
– Не волнуйтесь, Клэр. Важно не то, где я живу, а могу ли я там писать. Только это имеет значение. Я должен работать, когда и как хочу.
– Значит, – медленно сказала она, – вы не собираетесь возвращаться в Стилуотер?
– Ни в коем случае.
– А вы когда-нибудь вспоминаете о ваших родных, которые остались там?
– Вероятно, вы будете шокированы… Нет, не вспоминаю.
– И вы даже не знаете… как они живут?
Он отрицательно покачал головой.
– Я ничего о них не знаю.
– А что, если им недоставало вас… если вы были им нужны?
– Этого быть не может.
– А ведь там произошли перемены, Стефен… большие перемены… и не к лучшему.
Она произнесла это таким торжественным, чуть ли не зловещим тоном, что он не выдержал и усмехнулся. Клэр вспыхнула, задетая и оскорбленная его безразличием, этой его спокойной усмешкой. Неужели его ничто не в силах тронуть? Или, может быть, в своей отрешенности, замкнувшись в этом противоестественном уединении, не общаясь ни с кем, не получая писем, не читая газет – иначе он, конечно, наткнулся бы на какую-нибудь статью, связанную с его матерью, – он утратил способность что-либо чувствовать и его уже ничто не интересует, кроме нанесения красок на кусок холста? На какое-то мгновение Клэр захотелось в свою очередь причинить ему боль, рассказав обо всех бедах, свалившихся на обитателей Стилуотера. Но она снова сдержалась – не столько из соображений христианского милосердия, сколько решив, что это ее не касается и что своим вмешательством она может только еще больше напортить.
Маленькие французские часики тихонько пробили на каминной доске, и Стефен вздрогнул.
– Уже поздно. Я и так слишком долго злоупотреблял вашим вниманием.
Она промолчала. Он встал и протянул ей руку. Когда она подала ему свою, Стефена вдруг охватила щемящая грусть, возникло ощущение утраты и сожаления. Неожиданно для себя он положил руку ей на плечо.
– Мы ведь по-прежнему друзья, правда?
На ее лице появилось выражение, которое он почти ожидал увидеть, – испуг, чуть ли не панический страх от его близости, – и в глазах его промелькнула усмешка.
– Я рад, Клэр. Теперь я вам уже безразличен.
Он убрал руку с ее плеча. Они прошли в маленькую переднюю.
– Непременно заходите, – еле слышно промолвила она, пытаясь говорить непринужденно.
Он улыбнулся, ничего ей не ответил и через секунду исчез. И вдруг она ясно почувствовала, что никогда больше не увидит его. Медленно, опустив голову, она прошла к себе в спальню – лицо ее снова стало матово-бледным и по-юному свежим, совсем как в былые дни, только она этого не видела, хоть и стояла перед зеркалом. Стефен выглядел таким усталым – и физически, и морально – и казался таким странным. Неужели правда, что ее чувство к нему умерло? Она не знала. Слезы повисли у нее на ресницах и медленно потекли по щекам.
«По крайней мере, мне известно теперь, где он живет. Надо поговорить с Каролиной. Я обязана это сделать».
Глава III
Более семи лет жизнь Стефена текла мирно, без каких-либо серьезных происшествий, но сейчас волна событий, поднявшаяся после посещения Глина, неожиданно захлестнула его. Дней через двенадцать после его встречи с Клэр пришло письмо на Кейбл-стрит со штемпелем Стилуотера. Дженни, простая душа, не ведающая гордыни и привыкшая уважать родственные чувства, часто в глубине души желала, чтобы Стефен помирился со своими родными – пусть даже они откажутся признать ее, – и сейчас, приняв письмо, положила его на тарелку мужа, который еще не пришел с реки.
Вернувшись домой, Стефен сел за стол и сразу взял письмо, думая, что оно от Глина, ибо неоднократные намеки Ричарда подготовили его к мысли, что он должен получить какое-то известие, но, вглядевшись в почерк на конверте, нахмурился и снова положил его на тарелку. Однако после ужина он вскрыл письмо и, заметив через некоторое время, с каким напряженным интересом смотрит на него жена, сказал:
– Это от Каролины… Она хочет, чтобы я с ней встретился.
– И ты встретишься, конечно?
– Ну кому это нужно?
– Неужели тебе не хочется повидать сестру?
– Пустая трата времени.
– Но она ведь тебе родная – одной с тобой плоти и крови, как говорится.
Он перестал хмуриться и невольно улыбнулся. Его позабавили не только сами слова, но и та