«Безумие часто представляет собой логику здравого, но перегруженного ума. Если в отлаженный умственный механизм внезапно ввести помеху, которая препятствует его вращению в правильную сторону, он сам сломает свои колеса и рычаги. Слабому уму недостанет мощи для саморазрушения; нередко тупость спасает человека от сумасшествия. В лечебницах для душевнобольных то и дело встречаются пациенты, попавшие туда по причине так называемого психического расстройства на религиозной почве. Признаться, я думаю о них лучше, чем о многих их единомышленниках, которые остались при рассудке и живут в свое удовольствие вне стен больницы. Приличный человек просто обязан сойти с ума, если в его сознание внедрились некоторые мнения… Понятия зверские, жестокие, варварские, отнимающие надежду у большей части человечества, возможно, у целых народов; понятия, требующие искоренять инстинкты, вместо того чтобы их упорядочивать; как бы эти понятия ни назывались, кто бы – факиры, монахи, дьяконы – их ни разделял, стоит этим понятиям укорениться в хорошо отлаженном уме, и его непременно постигнет помешательство».
Неплохой образчик живой полемики для унылых пятидесятых и неплохой образчик моральной храбрости для университетского профессора, решившегося на такое высказывание.
Как эссеиста я ставлю Уэнделла Холмса выше Лэма: сочинения первого приправлены подлинной научной эрудицией и практическим знакомством с жизненными трудностями и обстоятельствами, в то время как беспечному лондонцу этого сильно недостает. При всем том я не отрицаю редкостных достоинств Лэма. Видите, вот они на полке, «Очерки Элии», и переплет у них изрядно замусолен. Уэнделла Холмса я люблю больше, но это не значит, что Лэма я люблю меньше. Оба превосходны, однако Уэнделл Холмс затрагивает струны, которые будят ответные вибрации в моем сознании.
〈…〉
* * *
Теперь же, мой многотерпеливый друг, пришло время нам расстаться, и я надеюсь, мои краткие проповеди не слишком вас утомили. И если я открыл вам пути, прежде неизведанные, поразмыслите о них – и ступайте. Если же нет – ничего страшного, просто немного моих усилий и вашего времени потрачено впустую. Возможно, в том, что я сказал, полным-полно ошибок – обязан ли автор, пишущий для развлечения, точно выверять все цитаты? Наши с вами суждения могут решительно разниться, мои предпочтения могут вам решительно не нравиться, но, к какому бы финалу мы ни пришли, подумать и поговорить о книгах само по себе хорошо. Волшебная дверь пока затворена. Вы все еще в стране фей. Но увы, плотно эту дверь не замкнешь. Прозвонит колокольчик или телефон – и призовет вас обратно в убогий мир труда, людей и повседневных борений. Ну ладно, в конце концов, это и есть настоящая жизнь, а здешняя – лишь имитация. И все же теперь, когда врата широко распахнуты и мы оба выходим наружу, не помогут ли нам смелей взглянуть в лицо судьбы воспоминания о покойном дружеском общении по ту сторону Волшебной Двери?
Артур Гитерман
Письма литераторам
СЭРУ АРТУРУ КОНАН ДОЙЛЮ
(«Лайф», 5 декабря 1912 г.; «Лондон опинион», 14 декабря 1912 г.)
Любезный сэр Конан! Средь люда писучего,
Кроме вас, не сыскать столь отменно везучего.
Фортуна – кокетка с повадкой сомнительной —
Ласкает и нежит вас неукоснительно.
Все уверены были, что ваше призвание —
Хирургия, целительство и врачевание.
Но ланцет и микстуры вам осточертели —
И к арктической ринулись вы параллели.
Вечно рецепты выписывать – рабство ведь:
Дух ваш могучий не смог эскулапствовать.
Фантазия нас вдохновляет. Короче – и
Стали вы автором, как мы и все прочие.
А все прочие стонут от безутешности:
– О, как вы добились рекордной успешности?
О, как удалось вам потоки чернильные
В потоки купюр обратить изобильные?!
Потом напечатали вы, что военная
Кампания в Африке – затея почтенная:
Не творили, мол, зверства и преступления
Вояки британские (есть иные мнения).
Вам тотчас цепочку с крестом понавесили:
Мне чести такой не видать, даже если и
Мафусаилом мне стать уготовано…
Вам же звание рыцарское даровано!
Как рассказчик вы – мастер и без лицензии,
Однако дерзну предъявить вам претензии.
Холмс (ваш герой – печатный, сценический)
Заимствован вами, довольно цинически,
Откуда – тут сведенье общеизвестное,
Но существо породили вы явно бесчестное.
Шерлок – ваш сыщик – чужд благодарности:
Дюпена он числит по разряду бездарности!
Лекока раззявой ругает ругательски,
А это, признаться, не по-приятельски!
У По и Габорио взяли сюжеты вы,
Интригу скопировали тоже где-то вы.
Музы горюют от эдакой повести…
Сэр Рыцарь, берите чужое – но помня о совести!
Впрочем, стиль ваш бодр и всегда восхитителен —
И, поверьте, ни капельки не утомителен.
Кое-где кое-как, но нимало не страшно нам:
Зато живо и весело – вот что главное важно нам!
Детектив нужен мне с головой аналитика,
Не хочу извращенца и паралитика!
Дайте воина храброго с метким дротиком:
Я не стану тетешкаться с жалким невротиком!
Вот бы мне поохотиться на динотерия —
Не приму бредни Хьюлетта ни в малейшей мере я!
Время с вами, сэр Конан, провел прекрасно я,
И что вами доволен – скажу не напрасно я.
НЕВДУМЧИВОМУ КРИТИКУ
(«Лондон опинион», 28 декабря 1912 г.)
Две недели назад мы опубликовали одно из наших «Писем литераторам» – стихотворное обращение к сэру Артуру Конан Дойлю, сочетавшее восторг с мягкой критикой. Сэр Артур прислал следующий энергичный ответ:
Кто же волком не взвоет от пессимистичности:
– Неужто границ нет для идиотичности?
Критик меня обвиняет в наличии
Невежества – и в прямом неприличии:
Мол, «Шерлок – ваш сыщик – чужд благодарности:
Дюпена он числит по разряду бездарности!».
Вы и впрямь, досточтимый, настолько девственны,
Что, по-вашему, автор с героем тождественны?
Как автор, я таю от восхищения
Пред месье Дюпеном за его ухищрения.
Отчасти таланты его продуктивные
Вложил я в рассказы мои детективные.
Но нет ли тут недомыслия