Антось не сразу сообразил, чего от него хотят.
– Спичку зажжённую поднеси, балда!
Руки у него дрожали, и спички посыпались на пол. Со слезами стал он их подбирать, а мальчишки смеялись.
– Ну, хватит! Пока тебя ребята не вышколят, на глаза мне не попадайся.
Антося обрядили в зелёный фрак с золочёными пуговицами и муштровали все, кому не лень. Он работал безотказно, беспрекословно исполняя любые приказания.
– Иди подежурь за меня на кухне! У меня голова болит.
– Сходи-ка в читальню, а я в кают-компании побуду вместо тебя.
Антось не возражал.
В кают-компании пассажиры играют в карты, и там чаще перепадают чаевые. Случается и обронённые деньги найти – или сам незаметно их на пол смахнёшь.
– Ты почему в читальне, а не в кают-компании? – напустился на него Рыжий.
Сказать правду нельзя, ябедой сочтут, и Антось соврал:
– Перепутал.
– В наказание будешь вне очереди ночью в гальюне дежурить!
* * *
– Странный какой-то парень, не пошутит, не посмеётся, – рассуждали между собой ребята. – Зато невредный, покладистый.
Откуда им знать, какой он раньше был весёлый! Даже чересчур.
Пронюхают, что Антось на чай получил, – и сразу:
– Перекинемся в картишки?
– Ладно.
Он знал: карты у них краплёные. И, проиграв свой доллар, отправлялся в тамбур спать. Возвращаясь с ночного дежурства, ребята нарочно ударяют его дверью. Но он не роптал, мечтая только об одном: поскорей бы до порта доплыть.
Выйдя как-то на палубу, Антось вспомнил одного из этих ребят. Его звали Михалом. «Сейчас, бедняга, в больнице лежит. А может, его в живых нет? Он уже тогда хворал».
Дело в том, что он видел всех их по пути в Америку, но доктор не разрешал ему с ними даже разговаривать. На прощание Антось дал каждому по десять долларов, и все низко кланялись.
Однажды Михал дежурил в бассейне и, подавая Антосю полотенце, закашлялся. Силясь сдержаться, он даже покраснел, и учитель гимнастики, заметив это, вырвал у него из рук полотенце. После Антось видел его только однажды, когда, робко протянув руку за чаевыми, он прошептал чуть слышно: «Спасибо!»
Глядя на море, Антось всё думал о своих товарищах, какие они: вконец испорченные или могут ещё исправиться? Случилось ему раз присутствовать при их ссоре.
– Погоди у меня! – говорил один. – Не отдашь двадцать центов – Рыжему скажу, откуда у тебя карандашик в серебряной оправе. Думаешь, темно было и я не заметил, как ты стянул его во время сеанса? Этот щенок положил карандаш на стол, а ты – цап! – и в карман.
– Подумаешь, испугал! Я Рыжему подарил этот карандашик, а ты вот бутылку вина в буфете стащил и сам вылакал.
Теперь Антось понял, куда девался карандашик и почему он не мог его найти. Странно, – подумал он. – Как это можно любезно улыбаться, низко кланяться и одновременно у него же красть, называя между собой щенком.
Всюду одно и то же. Почему богатые и бедные ненавидят друг друга? Ведь солнце всем одинаково светит.
Смотрит Антось на море, на закатное небо и слушает, как поёт итальянский дипломат из каюты первого класса. Рыжий приказал быть с ним полюбезнее: «Покалякай с ним по-итальянски. И ему приятно, и тебе кое-что перепадёт, и пароходной компании выгодно».
Но такого случая ни разу не представилось.
Зато другой пассажир – ребята называли его Дедом или Слепым: он носил тёмные очки – всё улыбался Антосю и часто с ним заговаривал. Вот и сейчас подошёл и спросил:
– Что, не спится?
– Да.
– Морем любуешься?
– Да.
– Грустишь, значит… На-ка, выпей, и будешь крепко спать, – сказал он, протягивая Антосю серебряный кубок.
От напитка пахло, как тогда на кладбище, а потом в цирке в Париже.
– Сгинь, пропади, нечистая сила! – завопил Антось и вышиб кубок у него из рук.
Протяжно взвыв, старик исчез так же внезапно, как и появился.
Антось с беспокойством огляделся, но на палубе никого не было. Только в отдалении спиной к нему что-то напевал итальянский дипломат.
Антось вернулся в кубрик.
– Можешь с сегодняшнего дня с нами спать. Мы убедились: ты не ябеда, не задира… А в тамбуре тебя по ночам будят.
– Спасибо, – поблагодарил Антось.
В кубрике никто ему не мешает, но всё равно не спится.
Значит, вот кто его враг. Опять, как тогда на кладбище, хотел зельем опоить и втянуть в новую авантюру. «Этот номер больше не пройдёт, – подумал Антось. – Не для того я волшебником стал, чтобы глупости выкидывать. Наверно, будет мне мстить, но не беда, теперь я знаю, что сильней его. А что будет завтра, когда обнаружат его исчезновение?.. Сказать, что я был последним, кто его видел, или нет?..»
Но назавтра старик в тёмных очках как ни в чём не бывало явился к завтраку.
– Ты зачем хочешь погубить меня? – прошипел ему Антось в самое ухо.
– А? Что?.. Не понимаю! Тебе, наверно, привиделось что-то, – с кривой ухмылкой сказал старик.
– Берегись! – прошептал Антось. – Не попадайся мне больше на глаза, не то пожалеешь!
Наступил последний вечер на пароходе.
По радио объявили: «Фильм „Сын полка“ с чудо-ребёнком в главной роли будет демонстрироваться во всех кинотеатрах Европы».
Дальше диктор сообщил: «…Если он похищен, мы его непременно найдём и снимем новый фильм с его участием. Если утонул, „Сын полка“ останется единственным, но тем более ценным свидетельством его таланта».
– Эй, ты, рохля! Айда в кино! За билет мы заплатим. Знаем, что ты без гроша: всё в карты нам продул.
Вместо ответа Антось печально улыбнулся и, попрощавшись, сошёл на берег.
Поезд в Варшаву отправлялся только через четыре часа. И чтобы убить время, он всё-таки решил сходить в кино. Думал, приятно будет увидеть себя на экране. Но оказалось – нет. Как он был наивен, мечтая о славе! Цветы вянут, аплодисменты стихают, свет рампы гаснет – и ты, усталый и печальный, чувствуешь себя ещё более одиноким. Слава только самолюбие тешит. Конечно, хорошо доставлять людям радость. Но истинное добро творится незаметно, без шума.
В массовых сценах увидел он униженных, несчастных актёров, обитающих в чудовищном городе-спруте. Мелькавшее на экране снова и снова вызывало в памяти картины его собственной жизни. И, не досмотрев фильм до конца, он выскользнул из кинотеатра.
Прошёлся по главным улицам – чистота, красота; свернул в переулок – грязь, мусор, убожество. «Везде одно и то