Конечно, я не имел никакого права говорить такое служителю, но я здорово испугался. Внезапно меня осенило, что страхи Гая были небеспричинны. Тем же вечером я зашел к нему, и мы решили заниматься в его комнате. Мой друг обрадовался моему желанию остаться с ним.
– Только запри дверь, Дик, – попросил он.
Мы занимались до одиннадцати, а потом оба навострили уши: кто-то шаркал по коридору к нашей двери. Затем кто-то тихонько постучал. Гай побледнел как полотно и начал задыхаться.
– Видишь, я тебе не врал. Он пришел за мной. Не впускай его, Дик, Богом молю.
Стук повторился.
– Гай, – сказал я. – Я открою дверь. Возьми себя в руки, дружище, вдвоем мы способны защититься от кого угодно, как ты не понимаешь? Мы должны открыть дверь.
– Дик, ради всего святого, не надо! Я не вынесу этого!
Но я решительно направился к двери спальни и распахнул ее. Теперь лишь наружная дубовая дверь отделяла нас от человека за ней, но внезапно лицо Гая исказила чудовищная гримаса ненависти, и он прохрипел:
– Значит, вы с ним сговорились. Ты собираешься предать меня, вручить меня этому дьяволу. Он подкупил и тебя, как прежде подкупил Рэмзи. В этом колледже он всех до одного купил или запугал, и я не в силах противостоять всем!
Голос его внезапно ослаб до слепого отчаяния, он бросился в спальню и захлопнул дверь за собой.
Я помешкал меж двух дверей, а затем взял в руку тяжелый подсвечник и открыл входную дверь.
На пороге, часто мигая от яркого света свечи, стоял тот странный человек.
– Так вы тоже здесь, Барнс, – медленно произнес он. – Но это замечательно. То, что я хотел сказать Леггу, касается и вас. Я приношу свои глубочайшие извинения за то, что был груб с вами в тот вечер, когда вы пришли навестить меня. У меня тогда нервы сдали. Но где же Легг?
Из спальни послышались надрывные рыдания – дикие, чудовищные завывания человека, потерявшего рассудок.
Перевод Е. Калявиной
Неакадемический экзерсис: О сущности
Полчаса спустя я высказал то, о чем размышлял с тех пор, как все это началось:
– Билли, это безумная затея. Если ты согласишься, я готов отменить пари.
Но он ответил непреклонно:
– Прости, друг, но я не собираюсь упускать возможность заработать пятерку.
Опять повисло молчание, пока Андерсон не произнес, оторвав взгляд от руля:
– Слушай, Билли, давай остановимся, заглянем в паб, а потом разойдемся по домам. Я могу одолжить тебе пятерку и больше. Вернешь, когда захочешь.
Но Билли был полон решимости:
– Нет, Дик, я и так уже достаточно задолжал. Пора мне хоть раз в жизни честно заработать на пропитание.
Так что Андерсон поехал дальше, и вскоре мы увидели то угрюмое место, которое Крейн избрал для проведения нашего эксперимента. Я заметил, что Билли начал терять самообладание, поскольку он дрожал в своем необъятном пальто, а ноги его были совершенно неподвижны и что было сил прижаты друг к другу.
– Билли, – сказал я. – Нам нет никакой необходимости продолжать. Только зря потратим время. Ты выиграл пари – это очевидно.
И, думаю, он уступил бы – ведь он был сущим ребенком, – но голос Крейна ответил за него:
– Чепуха. Еще ничего не начиналось. Донн поставил на то, что у него хватит духу пройти через всю церемонию посвящения в оборотни. Просто прибыть на место – не значит выиграть. Он еще даже не знает, что именно он должен сделать. Я уже дважды это проделывал – один раз в Нигерии, с мужчиной сорока лет, но у него не хватило выдержки дойти до конца, а второй – в Уэльсе, с храбрейшим существом, преданной женщиной. Но и она не смогла. А Донн может, потому что он молод и не так много видел в жизни, чтобы его можно было легко напугать.
Но Билли боялся, боялся ужасно, как и Андерсон, и я сам. По этой причине мы и позволили Крейну, знавшему о нашем страхе, одержать над нами верх. И он победно усмехнулся, точно театральный Сатана при лунном свете.
Странно это было – вот так поддаться Крейну, который в колледже считался этаким сомнительным недоразумением. Но тогда вся эта экспедиция была странной, ведь Крейн был стариком. Тридцать три года – немыслимый возраст для неопытных юнцов двадцати одного года, а Билли вообще едва исполнилось девятнадцать.
Началось все довольно весело на Сент-Олдейтс. Билли спросил: «Интересно, а какова на вкус человеческая плоть и какие напитки полагается подавать к ней?» И когда я совершенно бездумно ляпнул: «Крепкие, конечно!» – все дружно рассмеялись, что свидетельствовало о нашем потрясающе хорошем настроении.
Но, очутившись в машине Андерсона под этой огромной луной, мы не на шутку встревожились, а когда Крейн сказал в своей зловещей манере: «Кстати, Донн, ты должен знать кое-что, если вдруг потеряешь нас. Когда ты захочешь вернуть себе человеческий облик, все, что нужно сделать, – пролить немного собственной крови и снять кушак», – мы с Андерсоном содрогнулись. В словах «человеческий облик» прозвучала легкая насмешка, и мы возмутились, что он так разговаривает с Билли. Но куда сильнее нас потрясло то, как шутка внезапно превратилась в реальность. Тогда я впервые испытал страх тем вечером, и чем дальше мы ехали, тем сильнее и неотвязнее он становился, а на унылой, залитой яркой луной пустоши я ощутил совсем уж тошнотворный ужас и взмолился:
– Билли, ради бога, давай вернемся.
Но Крейн спокойно сказал:
– Билли, ты готов? Первым делом ты должен снять с себя одежду – да-да, всю.
И Билли, не глядя на нас, дрожащими руками начал расстегивать пуговицы. Стоя рядом с ворохом одежды, совершенно белый при лунном свете, он сказал, стуча зубами:
– Надеюсь, я скоро обрасту волчьей шкурой, чертовски холодно.
Но это жалкая шутка не удалась, заставив нас всех трястись – всех, кроме Крейна, который тем временем наливал что-то в кружку из фляжки.
– Ты должен выпить это – все в порядке, оно не отравлено. Я сам его заварил – в нем корешки и прочее.
И обряд начался. Билли было велено начертить вокруг себя на земле круг, и тот молча повиновался. Ему дали еще какое-то зелье.
– Окропи руки, веки, пупок и ступни. Всего каплю-другую. Хорошо.
Я дрожал всем телом и не осмеливался даже взглянуть на Андерсона, потому что знал: он тоже дрожит. Крейн невозмутимо продолжал:
– А теперь настала менее приятная часть. Боюсь, тебе придется отведать человеческой крови. – Он обратился к нам, будто фокусник, просящий у