Так или иначе, мне кажется, семь лет в упряжке меня очень многому научили. Несколько лет назад по всей Америке разошёлся бестселлер «Всё, что мне нужно, я выучил в детском саду»[197]. О своём же случае я бы сказал: «Всё, что мне нужно, я выучил в своём джаз-баре». Конечно, я получил какие-то знания в учебных заведениях, но, если честно, эти знания почти не пригодились мне в сочинительстве. Я вовсе не хочу сказать, что академическое образование не имеет смысла. Но с трудом припоминаю ситуации, в которых я бы с благодарностью осознал: ах, как всё-таки здорово, что я получил высшее образование. Когда я был совсем маленьким, мама говорила мне: «Не будешь хорошо учиться сейчас – пожалеешь потом, когда вырастешь». Я смутно чувствовал, что она права, но до сих пор не понял, что конкретно она имела в виду. Потому что когда я вырос, мне и в голову не приходило жалеть: эх, надо было учиться получше в молодости. Тому, как следует жить на свете, меня научил мой третий десяток жизни, когда приходилось вкалывать физически – до одури, день за днём, чтобы рассчитаться с долгами[198]. Я не мог позволить себе заниматься чем-то ещё, даже если мне этого и хотелось. Но в итоге именно эти годы и дали мне как писателю больше всего. Физический труд был моим лучшим учителем и настоящим университетом.
Например, каждый день в мой джаз-бар заходило очень много посетителей. Хотя нравилось там далеко не каждому – а точнее, мало кому. Но, как это ни странно, я научился «держать хвост трубой» и вкалывать дальше, даже когда моё дело по-настоящему ценили только два или три посетителя из десяти, а остальные жевали губами в духе: «М-м, ну что ж, могло быть и хуже…» Эта наука пришла ко мне через ломоту в костях за стойкой бара. И сегодня, даже если очень многие резко высказываются о моих книгах, я продолжаю верить – очень твёрдо, исходя из своего реального опыта работы в баре, – что на это не стоит оглядываться, пока хоть несколько моих читателей интуитивно понимают, о чём я пишу. Этот опыт для меня бесценен. Без него мне было бы гораздо сложнее писать; любая жестокая критика моих книг могла бы сильно исказить мою манеру письма. Когда я говорил об этом с Рю Мураками (который тогда уже получил премии Акутагавы и журнала «Гундзо» за роман «Почти прозрачный голубой»[199]), он был так поражён, что даже воскликнул:
– Харуки, ты действительно крут! Я, например, начинаю сходить с ума, если меня не принимают все десять критиков из десяти!
Эта его реакция, в свою очередь, запомнилась мне: одной фразой человек выразил чуть ли не весь свой характер.
Не хочу хвастаться – да тут и хвастаться нечем, – но думаю я не столько мозгами, сколько активно двигающимся телом. Чтобы чему-нибудь научиться или о чём-то написать, мне нужно почувствовать это всем телом сразу. Видимо, сказывается привычка тех лет, когда приходилось «танцевать» за стойкой бара с утра до ночи. Это – единственное из значений слова «работа», в котором я вижу смысл. Это и сформировало мой характер, из-за которого я порой ощущаю себя в современном литературном мире, словно в чужой тарелке. Отчасти это ощущение «чужой тарелки» и побудило меня уехать за границу и жить вне Японии так долго. Наверное, ещё и поэтому я не могу обойтись без плавания и бега.
Мне почти нечего сказать моим студентам о том, как писать книги.
– Живите на всю катушку! – говорю я им. – Если вам действительно, от всего сердца хочется рассказать о чём-то, выразить свои чувства другим людям, – обязательно придёт день, когда вы напишете об этом как следует, даже если ничего хорошего у вас до тех пор не получалось. А пока нужно просто наслаивать опыт каждого дня – примерно как кирпичи в стене дома, который вы строите. Например, любите кого-нибудь от всего сердца…
– О, это я умею! – восклицает один студент, и аудитория хохочет.
– Но что мне делать, если такой день никогда не придёт? – тут же спрашивает другой. Кто-то хихикает. А я, даже не задумываясь, сразу цитирую жестокую фразу учителя пения из «Гражданина Кейна»[200]:
– Ну, что ж. Одни люди могут петь, а другим этого не дано.
Вспоминаю, как я получил за свою первую повесть премию для начинающих авторов. Я рассказывал об этом своим друзьям и знакомым – дескать, вот, написал книжку, ей дали премию Гундзо, – а никто не хотел мне верить. Все, кто знал меня много лет, думали, что это шутка. А многие и до сих пор не уверены в том, что меня как писателя можно воспринимать всерьёз. В их глазах я слишком не похож на человека, который пишет книги.
Теперь, столько лет спустя, за столько тысяч километров от Японии и за столько книг от «истории с голубцами», я оглядываюсь на своё прошлое и думаю, что наша жизнь – сама по себе удивительная и необъяснимая вещь, неважно, случаются в ней «потрясающие события» или нет.
Бостон, 1993
* * *
1998.11.10 – 00:08
Студентка, 21 год:
Здравствуйте. Я студентка, большая поклонница Ваших книг.
В институт я поступила не сразу, зависла на целый год. Но очень хотела заниматься музыкой, и весь этот «выпавший» год изо всех сил тренировалась на пианино. И в общем, как и мечтала, поступила на музыкальное отделение. Вот только музыка меня уже не привлекает, как прежде, – стало как бы всё равно. Теперь я с гораздо большим удовольствием занялась бы дизайном.
Сейчас я на третьем курсе, через год закончу вуз и начну работать. Но меня угнетает вопрос – почему же так всё получилось? Родители уговаривают – иди и работай по специальности, чего уж теперь. Мол, старшая сестра всю жизнь делала, что хотела, вот и умотала за границу, так хоть ты у нас будь как все.
А я собираюсь поступить в другой вуз, выучить все эти технически премудрости, стать дизайнером и заниматься в жизни любимым делом. Но ужасно боюсь – а вдруг всё опять будет так же, как