– О чём задумались, Лев Николаевич?! – насторожённо и вкрадчиво спросил захмелевший Гиппократ. – Я спрашиваю именно у Вас, бородатое редкое чудо нашего бытия. Родной психолог, понимающий в диалектике русской души, в отличие от меня. Вы, наверно, счастливы, что этот олигарх, развращённый женщинами, всезнающий монстр, добившийся связи с космосом, с орбитой человеческих душ, ставший одним из самых жирных «бульдогов» планеты, дал Вам вторую жизнь! – Гиппократ задумался и вдруг тихо процедил: – Вы тоже оказались оболваненным. Жаль, очень жаль. Радуйтесь и боритесь за вторую жизнь, ибо сила духа у вас бесконечна, как вселенная, а Синод, как вам известно, один и тот же. Только со смертью догмы начинаются наука и наше великое искусство.
– Ты где учился? – неожиданно спросил Толстой.
– Везде! – сверкнув волчьими, почти безумными пьяными глазами, ответил врач. – Надеюсь, Вы догадываетесь, что графу, написавшему бессмертные шедевры, которые могут потерять силу духа только со смертью духа России, бестактно уходить в сторону и задавать свой вопрос, не отвечая на мой, очень важный, насущный вопрос: Вы хорошо знали Колбасова?
– Колбасов… чёрный бизнесмен, негодяй, – писатель медленно подбирал слова. – Он пытался переспать со всей подземкой, получая кайф от ненасытной страсти, сладкого вожделения. Кордебалет был для него базисом счастья, блаженства. Он бегал за Сволочковой как весенний петух за поджарой курицей. Я это знаю. Она…
– Сколько звёзд на небе, столько обманов таит женское сердце, – перебил его врач.
– Вот именно, – согласился писатель.
– Но Вы, уважаемый классик, не знаете самого главного. То, что Колбасов беспардонный, ненасытный потребитель брендовых примадонн, имеющих большое количество сексуальных мышц, с этим можно поспорить! И мой ошалевший от сладострастия олигарх Мардахай Абрамович Крупин согласится со мной. Потому как он непревзойдённый ценитель и закупщик самых изысканных и очаровательных женских тел. «Сладострастных мумий», как он их называет. Не так ли, Мардахай Абрамович?
Хозяин молчал. Он понимал, что серебряный Гиппократ вышел из-под его контроля. Более того, то, о чём говорили Толстой с Гиппократом, было для него непонятно. Раньше вопрос любви стоял просто: любишь, значит раздевайся, говори ласковые слова и целуй во все части тела. Что будет потом, его абсолютно не волновало. Он хозяин, он барин, он пророк в своём Чистилище. Каждая высокоорганизованная, хорошо сделанная, хорошо воспитанная мумия раскланивалась перед ним, как перед создателем всего происходящего. И ему не было никакого дела, насколько высоко поднимала примадонна ноги и как далеко прыгала в своём победоносном канкане в конце аншлагового спектакля. «Раздевайся, говори ласковые слова и целуй! Не будешь этого делать – вон! «Но была ли тогда любовь?! Вот вопрос!» – только сейчас подумал Мардахай Абрамович. Только сейчас, когда Сволочкова соединилась с Колбасовым настолько сильно, что их не могут разъединить! «В чём причина? Может, во взаимных чувствах?! Может, она решила покинуть Чистилище вместе с ним, устроившим кражу века в офисе своего хозяина. – Жуткие ошеломительные мысли ударили в самое сердце олигарха! – Колбасов – плут, скользкий мошенник, но, прежде всего, он безумный вор, обещающий всем нам – самоотверженным, бескорыстным мудрецам – неминуемую гибель. Он овладел «кодом бессмертия». Что будет дальше?!» – сердце олигарха сжалось, руки задрожали, голова, словно в железном обруче.
– Лев Николаевич, милый наш соплеменник, друг обездоленных людей. Вы знаете, что сотворил Порфирий Колбасов, этот подземельный мерзавец! – почти взмолился миллиардер, чувствуя поддержку писателя. – Он вытащил из моего личного офиса «код бессмертия» и пароль. Благодаря коду, я выходил на связь с орбитой человеческих душ и продлевал жизнь говорящим памятникам, а некоторым открывал рот заново…
– Во-во, – поддакнул Гиппократ. – Нашего лешего, каким бы он ни был крутым, изворотливым, обвели, надули. Гений недоглядел. Есть люди, которые проявляют своё искусство в злословии. К ним относится наш хозяин.
Граф Толстой немного смутился, но, помолчав, подумал и тихо сказал:
– Напрасно вы чрезмерно выпили. Вино подвигает на странные инстинкты, многословие, путает.
– Но вино утоляет голод. И я выпил не зря. Я ещё скажу, почему я выпил.
– Вы что, голодаете? – удивился Толстой.
– Ещё как! Мне не хватает странствий по Малой Азии, Ливии, Египту, по городам Чёрного моря, к берегам Эллады. В Чистилище я, как в клетке. Правда, здесь, в подземелье, я чуть-чуть расширил по конституции виртуальных примадонн медицинский тип людей. Их было четыре, теперь пять: сангвиник, холерик, флегматик, меланхолик и олигархик. Вот он, перед вами, в полной растерянности и в поросячьем благополучии, – Гиппократ задумался, затем грубо сказал: – Повторяю вопрос, Лев Николаевич, каким образом яйцо Колбасова и яйцо Писюкастого оказались здесь, на бильярдном столе? Логики вам не занимать! Мысли вслух…
– Анна Сволочкова безусловная примадонна нашего ООО. Её канкан неповторим и безупречен. Если б она с такой лёгкостью, с такой редкой грациозностью могла печь пироги с брусникой, цены бы ей не было. Но она примадонна. «Она танцует и поёт и всем показывает зубки. Про жизнь свою, конечно, врёт… про нецелованные губки». И конечно, причина появления разбухших яиц богатых самцов – в ней! На самую высокую планку её поднял Джорджи Омари, – бизнес-олигарх африканских попугаев-неразлучников.
– Ошибаетесь, уважаемый классик, – перебил его Гиппократ. – Ещё год назад на гастролях в Тегеране она покорила своим темпераментом одного персидского нефтемагната, по-моему, его звали Бендер-Шахпур, или Бендер-Шахрай, или Бендер-Шахназар, неважно. Он готов был дать за неё один миллиард и две тысячи долларов – больше не мог – нефтяной бизнес только начинался…
– Не перебивайте меня! – возмутился писатель. – Вам важно моё мнение? В Тегеране меня не было. Прошу, не перебивайте! Я могу потерять мысль…
– Но Писюкастый был на гастролях! – отчаянно выкрикнул Гиппократ. – И она, наша великая примадонна, отказалась от предложенной суммы в обмен на его…
– … Тренированные и очень упругие мышцы, – вмешался в разговор олигарх. – Он