— А теперь вот в чем, собственно, суть, — сказал Гилберт. — Как любитель птиц, я нашел журнал Соуни крайне интересным, но даже ради собственной жизни не смог бы постичь эту тайну. Я отложил дневник и не возвращался к нему два месяца, когда у меня появился досуг, чтоб заняться им всерьез. И я обнаружил, что в нем скрывается.
Тут он открыл дневник, перелистнул до первой страницы и положил палец на перечеркнутую букву — первую букву «П» в абзаце, где говорилось: «Пустельга вьет гнездо», и «о» в слове «гнездо».
— Простые ошибки, тут же исправленные, как можно предположить, — сказал Гилберт, — и однако, как вы видите, здесь нет вообще различимой ошибки, потому что идентичная буква немедленно выписана снова. Тремя страницами дальше есть две поправки того же сорта, «д» в слове «удод», «п» — в «малом пуффине». Каждая буква замазана и тут же воспроизведена. Я стал искать буквы, отмеченные так же, и очень быстро обнаружил простое послание, скрытое в дневнике: «Под пальмой», гласило оно, два слова, содержащие десять вычеркнутых букв. Но что было «под пальмой»? И под какой пальмой? Я терпел поражение. Швырнул дневник на стол, будто в карточной игре.
Чтоб проиллюстрировать это, он движением кисти сделал то же самое, дневник шлепнулся рядом с разрисованным рупором и завертелся на куче карт. Гилберт махнул на него рукой и громко захохотал. На кожаной обложке книжки было обычное пальмовое дерево, вытесненное на переплете, вытертое почти полностью, но различимое.
— Следите внимательно, джентльмены, — возгласил Гилберт, будто прирожденный артист. Он вынул бритву, раскрыл ее и вонзил лезвие в обложку, разделив затем два куска тонкой кожи, скрепленных по краю и образующих тайник. Большими пальцами он растянул склеенные края, достав три сложенных листа тонкого пергамента, мелко исписанных с обеих сторон. Он осторожно расправил их, достал очки и прочел вслух ту самую историю, с которой я начал этот отчет; историю юного Джеймса Дугласа и его неудачного путешествия к острову рядом с Эспаньолой на борту «Целебесского принца».
Гилберт дочитал, осторожно сложил пергамент и вложил его в прежний кожаный сэндвич. Из ящика стола он достал кисточку и маленькую баночку мездрового клея и, тщательно промазав края кожи, снова прижал их друг к другу. Журнал наблюдений, куда вернулась запись, опять исчез в его сюртуке.
Я, как и остальные, не знал, что сказать. Это было немного театрально, но помимо шара серой амбры, жуткий рассказ Джеймса Дугласа был страшен во многих отношениях: длинный ряд кровавого насилия и смертей, история злобных невидимых духов, пустивших большое парусное судно ко дну и погубивших его команду. Я не видел никаких оснований полагать, что все эти события, изложенные Дугласом, произошли на самом деле. И мне хватило смелости в этом признаться, несмотря на опасения вызвать гнев старика. Но мои сомнения его ничуть не обеспокоили.
— Конечно, рассказ выглядит огромным преувеличением, — согласился он. — Парнишка этот, Джеймс Дуглас, признал, что ему и самому это кажется сном. Может быть, какие-то части истории и есть сон: разрушение «Целебесского принца», например. Ясное дело, юнга боялся, что его бегство от сражения сочтут трусостью. Психиатр предположил бы, что он старается задним числом, так сказать, умерить свою вину, придумывая ужасающих злобных духов. Но нельзя не признать, эпизод с ловцами губок и серой амброй очень похож на подлинный. И помните, «Целебесский принц» не отправился бы к этому острову, не будь там какой-то поживы. Открою вам, что я выяснил, покопавшись в регистре Ллойда: корабль принадлежал некоему Джерому Уотли из Бристоля и исчез в 1843 году, совершая рейс именно в этой части мира.
Табби, заметив мое замешательство, разразился прочувствованной речью:
— Это же приключение, Джек, сроком в несколько недель. Подумаешь, акулы! Ты ведь не просчитываешь риски, переходя дорогу, и тем не менее до дюжины человек ежедневно давят, как собак. Что до меня, то я считаю — мы все заглянем в эту пещеру, как в новый стакан этого монументального бренди.
— Хорошо сказано! — воскликнул дядя Гилберт, пододвигая графин. — И заметь себе вот что, Джек: Билли Стоддард и его дружки-подонки — верующие, но не в богов.
Эти слова оказались к месту, хотя им не удалось помочь мне совладать с собственными сомнениями. Когда я порылся в своих мозгах, то обнаружил, что часть меня истово верит в Джеймса Дугласа и в этот шар серой амбры. Но если история юнги правдива, мы искушаем судьбу, повторяя это роковое плавание «Целебесского принца»!
Хасбро был непроницаем — роль, которую он играл в совершенстве. Табби, пребывая в страстном ожидании, причмокивал над коньяком и поглядывал на нас всех как настоящий сумасброд. Сент-Ив с неподдельным интересом несколько минут разглядывал сэра Гилберта и затем нарушил молчание:
— Если не ошибаюсь, в двухсотмильном радиусе от Эспаньолы множество островов. Джеймс Дуглас засек положение своим секстаном, но он, видимо, не стал отмечать координаты, обойдясь пометкой в пределах 125 тысяч квадратных морских миль океана, где может находится наша цель.
Старик улыбнулся, обводя нас взглядом, и выразительно кивнул:
— Именно этого я и боялся, сэр. Но неразумно полагать, что Дуглас мог упустить жизненно важную деталь. Без долготы и широты рассказ ничего не стоит. И потому внимательно проштудировал журнал и нашел ответ. Когда я натолкнулся на описание желтогрудого погоныша — porzana flaviventer, — мои подозрения усилились. Соуни будто бы наблюдал яйца птицы в гнезде изрядное количество раз — невозможное количество раз. Или он допустил ошибку — спутал взрослых птиц с птенцами и яйцами? «Что было сначала, — спрашивал я себя, — погоныш или яйца?»
Он расхохотался над собственной остротой и, выдержав паузу, продолжил:
— Но капитан Соуни не делал ошибок, когда дело касалось птиц, нет, сэр. Можете быть уверены, профессор, той ошибки с дикими гусями не будет, ха-ха-ха! Никто, кроме меня, не знает координат, и так будет, покуда мы не бросим якорь у того острова. Мы проложили курс в направлении Эспаньолы до старого Испанского мыса, этого на сегодня довольно. Что ожидает нас на морском дне — тайна, которая станет явью через две недели, если погода будет к нам благосклонна.
Мы дружно поднялись; всем хотелось уснуть после еды, питья и волнений этого вечера. Лишь дядюшка Гилберт выглядел свежим. Его прозрения приводили нас в замешательство, но в конце концов по его настоянию мы, соединив ладони, прокричали старинную клятву мушкетеров: «Один за всех и все за одного». Хотя, как мне показалось, мы принесли клятву на верность Гилберту Фробишеру. «Ну да ладно, — подумал я, направляясь к двери, — благослови Бог старика и сказочный шар серой амбры, который мог спокойно пролежать на дне бурного моря сорок один год со дня гибели „Целебесского принца“, а теперь будет найден нами, если мы сумеем его отыскать».
Однако мое напускное веселье растаяло, словно туман под лучами солнца, когда я заметил, что одна из переговорных трубок, точно посередине ряда, по некоей причине оказалась не заткнута. Свисток был вынут и оставлен на самом краю раструба, изгибавшегося вверх под углом в сорок пять градусов так, что можно было слушать, просто слегка пригнув голову. Хотя фланец из индийского каучука, обеспечивавший водонепроницаемость, когда заглушка находилась в раструбе, обладал нужными свойствами, чтобы она держалась даже при качке судна.
— Все признаки заговора… — начал я, но Сент-Ив потряс головой, и я умолк. Он аккуратно вставил заглушку-свисток в трубу, чтобы нас больше нельзя было подслушать.
— Возможно, ты прав, Джек, — сказал Сент-Ив, когда снова стало можно говорить не опасаясь. — Вероятно, некто намеренно позволил кому-то подслушать нашу дискуссию.
— Я просто уверен, что вы ошибаетесь, джентльмены! — возразил дядя Гилберт. — Конечно, нет. В конце концов, мы на борту судна с тщательно отобранной командой. Без сомнения, это совершенно невинное упущение.
— Тщательно отобранная кем, сэр? — спросил Хасбро, включаясь в расследование со свойственной ему прямотой. — Был упомянут мистер Ханиуэлл, который был так любезен, что прислал мистера Бизли, помощника. Доверяете ли вы мистеру Ханиуэллу полностью, сэр?