Фердинан Виктор Эжен Делакруа.
Мефистофель, летящий над Виттенбергом.
Литография. 1828 г.
Как и в книге Шписа, утешение своему тоскующему сердцу Фауст находит в любви к Елене Прекрасной: в ее объятиях он надеется обрести подлинное бессмертие. Он обращает к возлюбленной пламенный монолог, который наверняка звучал со сцены искренне и торжественно – даже несмотря на то, что театральные подмостки еще были запретны для женщин и роль величественной греческой царицы играл безусый юноша. А в финале трагедии впервые звучат слова, которые спустя столетие превратятся в легендарное «остановись, мгновение!». Правда, у Марло Фауст произносит их не в миг высочайшего блаженства, а в час отчаяния и раскаяния, безуспешно мечтая продлить свою загубленную жизнь:
О, станьте же недвижны, звезды неба,
Чтоб навсегда остановилось время.
Чтоб никогда не наступала полночь![34]
Спасенный любовью
Наконец, совершенно новый доктор Фауст рождается из старинной легенды под пером Иоганна Вольфганга фон Гёте. Над своим «Фаустом» великий немецкий писатель трудился на протяжении нескольких десятилетий, практически вплоть до самой своей кончины в 1832 году, так что это произведение венчает долгий путь его собственных духовных поисков. В отличие от пьесы Марло, «Фауст» хотя и написан по законам драмы, не предназначался для постановки – и не только из-за своего объема, хотя представленный в 2002 году известным режиссером Петером Штайном спектакль по всему тексту «Фауста» длился 20 часов, а с учетом перерывов – почти два дня. Это скорее драматическая поэма, в центре которой тема возможностей человека и смысла его бытия, ни больше ни меньше.
Нет смысла пересказывать бедными словами это великое произведение, отметим лишь метаморфозы главных персонажей по сравнению с предшественниками. Главная особенность гётевского Фауста – он человек действия. Постигнув науки, он понимает, что ни на шаг не приблизился к тайне преобразования природы, возникновения сущностей из небытия – и в поисках этой тайны с помощью магической книги он обращается не к сатане, а к некоему великому духу, воплощению Земли, природы, ее творческого начала. Это персонаж не библейский, а алхимический – а Гёте алхимией интересовался очень серьезно, и следами этого его опыта пронизана вся книга.
На небесах тем временем происходит спор, подобный библейской истории Иова. Бог верит в свое творение и понимает, что сомнения и ошибки неизбежны для человека, стремящегося к истине. «Кто ищет, вынужден блуждать»[35], – говорит он. А Мефистофелю, который предстает не столько демоном, сколько остроумным и даже любезным светским господином, человеческая жизнь кажется бессмысленной и жалкой. С дозволения Господа Мефистофель искушает Фауста. Конечно, этого героя нельзя прельстить плотскими удовольствиями или обещаниями богатства и власти. Суть заключенного между ними договора – дать Фаусту возможность испытать все судьбы человечества, вместить «в одну грудь» все беды и радости людей и достичь момента, когда его жажда познания будет исчерпана – то самое «остановись, мгновенье, ты прекрасно!».
Этот момент наступает, когда состарившийся и ослепший Фауст слышит звуки неустанного труда, предпринятого, как он верит, для того чтобы возвести дамбу и защитить созданный им новый свободный край от тлетворного дыхания болота. Ему удалось положить предел между сушей и морскими волнами, преобразовать мир и усмирить стихии! Дьявольская ирония в том, что на самом деле это лемуры – мифическая нежить, обитатели кладбищ – роют ему могилу. Час пробил, и Фауст падает замертво, но его бессмертная душа не достается Мефистофелю – хор ангелов с торжественным пением уносит ее на небо, к свету и свободе. Финал «Фауста» оптимистичен, и не потому, что Гёте верил в бесконечное милосердие Бога – его трудно назвать образцовым христианином, хотя не был он и атеистом. Сын эпохи Просвещения, Гёте в первую очередь верил в человека, в его волю, труд, разум и стремление к идеалу.
Как мы уже говорили, «Фауст» – произведение огромное и многоплановое, где немецкие старинные предания сочетаются с античными персонажами и сложной символикой герметической традиции, а также содержатся многочисленные намеки на современные автору события и персоны. Так, подсказанная лукавым Мефистофелем затея с выпуском казначейских билетов, якобы обеспеченных кладами, сокрытыми в земле, напоминает одновременно и об алхимическом поиске, и о новом для XVIII века явлении – бумажных деньгах и связанной с ними инфляции. А в романтическом образе Эвфориона, сына Фауста и Елены, стремительно прошедшего путь от дерзкого юнца-озорника до пламенного борца за свободу, «нового Икара», Гёте воспел и оплакал поэта Джорджа Байрона, погибшего в 1824 году.
Любопытна в трактовке Гёте тема ведьм и ведовства. Мы встречаемся с ними дважды: первый раз – в знаменитой кухне ведьмы. Логово чародейки представлено вполне традиционно: большой котел, в котором кипит таинственное варево, за ним приглядывают две обезьяны (еще одно животное, которое в силу своего карикатурного сходства с человеком находилось «под подозрением»). Над котлом клубятся призраки, среди которых Фауст впервые видит образ Елены Прекрасной. Сама же ведьма отправляется на шабаш и, вернувшись, не сразу узнает в респектабельном господине своего повелителя – дьявола, причем тот объясняет, что прогресс не стоит на месте, и теперь ему негоже появляться на публике с хвостом и копытами.
Цель визита Мефистофеля и Фауста к ведьме – получить волшебный напиток, дарующий молодость и жизненные силы. Интересно, что готовить это зелье колдунью научил сам Мефистофель, но ему самому не хватает терпения «кухарничать», и вообще это женское дело. А вот заклинания, которые произносит чародейка, он воспринимает иронически: дескать, это профессиональные ужимки, да и не одна она такая: ведь столько веков люди «городили огород из тройственности и единства» – здесь он дерзко намекает на богословские дискуссии о Пресвятой Троице.
Вторая сцена – это не менее знаменитая Вальпургиева ночь в горах Гарца, великолепная весенняя фантасмагория, в которой все силы природы приходят в движение. Ну а ведьмы и колдуны на всевозможных подручных средствах – метлах, шестах, вилах, в корыте, верхом на свинье или козле – стремятся к вершине, озаренной таинственным сиянием. То золотой престол царя Маммона, поясняет Мефистофель. Этот образ встречается в, несомненно, хорошо известной Гёте поэме Джона Мильтона «Потерянный рай»: демон Маммон, олицетворение богатства и алчности, построил