— Что ж, вижу, животным тоже свойственно благоразумие, — громко сказал им вслед долговязый. Затем он повернулся и присел на корточки рядом с Сесиль.
— Вы целы? Не бойтесь меня, — произнес он, увидев, как Бержер инстинктивно заслоняется от него рукой. Чтобы не светить фонарем ей в лицо, он щелкнул зажигалкой и увидел то, чего бы предпочел никогда не видеть на женском лице.
— Вот же нежить, — пробормотал он, доставая из кармана салфетку. — Простите, сейчас будет немного больно, это спирт.
Бержер с шипением втянула сквозь зубы воздух, когда мокрая салфетка обожгла огромную ссадину на лбу.
— Дайте еще, — сказала она.
— Пожалуйста, сколько нужно, — отозвался незнакомец. Бержер с силой прижала несколько салфеток к ране, как будто пытаясь выдавить боль вон из себя.
— Вы кто? — спросила она, когда боль немного отпустила.
— Местный житель, — отозвался незнакомец, оказавшийся рослым бородатым брюнетом в очках. — К сожалению, эти вот тоже местные жители. Сможете встать?
Бержер кивнула.
— Держитесь, — он протянул Сесиль руку и помог подняться. Рука была крепкой и теплой, и никакой угрозы от нее не исходило. — Нам нужно уходить отсюда как можно скорее: эти твари трусливы, но с численностью их наглость прирастает. А ваши обидчики явно побежали набирать себе ансамбль поддержки.
Бержер сделала первый нетвердый шаг. В глазах плыло, но на ногах она держалась.
— Хлебните, это спиртное, — сказал незнакомец, протягивая ей фляжку.
Сесиль приложилась к горлышку и закашлялась.
— Через четыре дома отсюда живет мой приятель, попробуем добраться до него, там более-менее безопасно.
— Фонарь… — пробормотала Бержер.
— Ваш? — отозвался незнакомец, поднимая фонарь с асфальта и взвешивая его на руке. — Изрядная вещь… Держите, — он протянул фонарь хозяйке. Затем подобрал нож, глянул на рукоятку, чертыхнулся и спрятал оружие за пазуху…
Поначалу шли медленно. Сесиль пришлось буквально виснуть на плече у незнакомца, но в конце концов она пришла в себя настолько, что смогла идти самостоятельно.
Войдя, наконец, в подъезд, как ни странно освещенный, незнакомец задвинул массивный засов на двери и задал Сесиль вопрос, который она так не хотела услышать:
— Какими ветрами вас занесло в эти края? Вы ведь, судя по нашивкам, из Kordo Konduktria? Далековато отсюда.
— У меня заглохла машина, — ответила Бержер.
— И вы пошли пешком через Пустошь, одна и, считай, без оружия, — продолжил за нее нежданный заступник. — Я пока бежал, успел увидеть, как виртуозно вы накостыляли двоим и как неудачно пропустили третьего в тыл. В каком-то смысле вам повезло… Передохните, нам предстоит еще подъем на верхний этаж.
28 апреля, 22:19. Виктор В
— Ты совсем охренел? — шипел Анзих, размахивая руками, что с ним бывало крайне редко. — Мы же договаривались!
— Я заплачу сколько скажешь.
— Да не в деньгах дело!
— Послушай, будь ты человеком, черт побери! — воскликнул Виктор. — Посмотри на нее! Ее только что пришлось отбивать у Крыс! Что бы ты сделал на моем месте, а?
— Так, стоп, — Анзих резко выпрямился и перестал махать руками. — У Крыс?
Виктор достал подобранный нож и молча продемонстрировал его рукоять, оплетенную странным серым материалом.
Анзих ткнул пальцем в пол и вопросительно посмотрел на Виктора.
— Запер, естественно, — ответил Виктор. — В подъезд не попадут.
— М-м, — успокоенно отозвался Анзих. — Ладно, заходите. Марта!
Появилась подруга Анзиха — едва достававшая ему до плеча босоногая девчонка в потрепанном сарафане, с такими же запущенными дредами, только рыжими. Взглянув на гостью, она ойкнула и без слов утащила Сесиль промывать и перевязывать раны.
— М-м-м, никакой связи, — с досадой пробормотал Анзих, щелкая ногтем по дисплею телефона, — крысобоев не позвать.
Вдруг он повернулся к Виктору и, глядя ему в глаза, веско произнес:
— Не дай Бог.
— Под мою ответственность.
— Идет, — отозвался хозяин и с ухмылкой спросил: — Вам два матраца или один?
Спустя полчаса незнакомка сидела, закутанная в латаное-перелатаное одеяло, прислонившись забинтованной головой к книжному стеллажу. Чай она допила полностью. Ужин получился скудным, но вкусным, — свою порцию гостья уничтожила без остатка, и это, скорее всего, означало, что обошлось без сотрясения мозга или каких-то еще более серьезных травм.
Вид у нее, однако, был совершенно ошеломленный.
…Прими же, мать миров неизмеримых, Мой строгий гимн; моя любовь была Верна тебе всегда, и созерцал Я тень твою, тьму мрачную, в которой Ты шествуешь, а сердце заглянуло В глубь тайн твоих глубоких; я ложился И в склеп, и в гроб, где дань твою хранит Смерть черная; так жаждал я постичь Тебя, что мнил: быть может, утолит Посланец твой, дух одинокий, жажду Мою, поведать принужденный силой, Кто мы такие…[7]Надеясь успокоить ее после нервной встряски, Виктор читал вслух перевод из «Аластора». В какой-то момент он увидел, что глаза гостьи закрыты, и прервал чтение. Она тотчас же настороженно уставилась на Виктора.
— Как вы себя чувствуете?
— Голова кружится… Нет, не беспокойтесь, это не от сотрясения, — она даже чуть-чуть улыбнулась, а затем снова прикрыла глаза, — просто тут все очень… странно.
— Отчего же? — спросил Виктор, откладывая книгу.
— Ночевать в таком… диком месте, в неустроенной… берлоге, простите. И столько книг. Большая часть ведь запрещенные, да?
Виктор пожал плечами.
— Никогда не мог понять, отчего книги могут запрещать. Впрочем, не будем об этом. Я, кажется, так и не спросил, как вас зовут? Я прозываюсь Виктором.
— Сесиль, — ответила женщина.
— Какое интересное имя… Не думал, что услышу его в наших краях.
— Мой отец был канадец.
— Понимаю.
— Но я его не помню. Он бросил нас с матерью, когда мне не было еще и трех лет. После этого мы вернулись сюда, — сказала Сесиль.
Виктор покивал, выдержал небольшую паузу и сказал:
— Сесиль, надеюсь, вы не слишком оскорбитесь, если я попрошу вас никому не рассказывать про это место. На свете осталось не так много вещей, которые были бы мне дороже этой, как вы выразились, берлоги. Если вы понимаете, о чем я.
— Конечно, — глядя в пол ответила Сесиль. — Я вам обязана. Никто не узнает.
— Вот и хорошо, — сказал Виктор. И, помолчав, продолжил: — Я, видите ли, немного еще помню прежние времена. До пожаров. И с чистым небом — хоть иногда… Вероятно, и вы еще их помните. Вот эта, так сказать, берлога — последний мой мостик… туда. Увы, желающих сжечь и его — немало. И лишь потому, что… как тут говорят? — «Ибо нечего тут».
— Я слышала это в другой форме, — с усмешкой сказала Бержер.
— Наверняка слышали. Но я не позволяю себе выражаться при дамах.
— Вы вообще разговариваете как… как экзилит, — сказала Сесиль.
— В самом деле? Хм, когда-то в этом не было ничего предосудительного. Или — вам это неприятно?
— У нас в корпорации так не положено. Но… Читайте, пожалуйста, дальше, это… красиво.
— Извольте, — улыбнувшись, ответил Виктор и снова взял книгу в руки…
В тот беззвучный час, Когда ночная тишь звучит зловеще, Я, как алхимик скорбно-вдохновенный, Надежду смутную предпочитал Бесценной жизни; смешивал я ужас Речей и взоров пристальных с невинной Любовью, чтоб слезам невероятным И поцелуям уступила ночь, С тобой в ладу тебя мне выдавая; И несмотря на то, что никогда Своей святыни ты не обнажала, Немало грез предутренних во мне Забрезжило, и помыслы дневные Светились, чтобы в нынешнем сиянье, Как лира, позабытая в кумирне Неведомой или в пустынной крипте, Я ждал, когда струну мою дыханьем Пробудишь ты, Великая Праматерь, И зазвучу я, чуткий, ветру вторя И трепету дерев, и океану, И голосу живых существ, и пенью Ночей и дней, и трепетному сердцу…