Уже когда он спустился, сверху донесся топот, затем резкий выкрик и звук автоматной очереди.
12 мая, 10:59. Монктон
Держа в руках распечатанные листы с предстоящей проповедью, Монктон нарезал круги по своей гримерке. Каждый раз, оказываясь лицом к зеркалу, он принимал воодушевленно-энергичное выражение, надеясь, что тусклый свет помешает разглядеть испарину у него на лбу. Монктон был уверен, что в зеркало встроена камера, и даже с высокой степенью определенности мог назвать модель. В чем он не был уверен, так это в том, что выражение лица его не выдало. А мысль, что кто-то с той стороны сидит и, усмехаясь, наблюдает за ним, была непереносима.
Это он должен сидеть и любоваться чужой беспомощностью, а не наоборот.
Его провели. Жестоко, изощренно, с бесподобным знанием дела и пониманием его характера, пустили по ложному следу, до конца поддерживая у него убежденность, что это он ведет охоту. А на деле он был лишь дичью. Нет, хуже — пасюком в картонном лабиринте, где на месте сыра оказались электроды.
Кулаки сжимались сами собой. Опомнившись, Монктон пафосно вскинул правую руку вверх, как будто репетируя жестикуляцию к будущей речи, а затем, совладав с собой, придал лицу задумчивое, даже скорбное выражение.
Хотя на деле его давила злоба.
…Когда после двухнедельных усилий он все-таки смог получить искомый файл, вместо заветных компрометирующих документов на экране появились три мультяшные девки, танцующие канкан в одном белье, и издевательские поздравления с прохождением «квеста».
А затем по экрану поползли фотографии из «Дела восьми», заставившие проповедника задрожать всем телом. Спустя несколько бесконечных мгновений на экране возникла надпись: «Зря вы это. Очень зря».
И дальше он беспомощно наблюдал, как все его устройства — телефон, планшет, личный терминал — обнуляются до заводских настроек. Весь собранный компромат на сотрудников Kordo пропал без возможности восстановления.
Ну, а утром, когда он во время проповеди отклонился от утвержденного текста («лишь тяжелая и неблагодарная работа заслуживает звания честного труда…») его вызвала к себе… Нет, не мадам Б., а ее служанка, белобрысая заместительница.
До сих пор она умело притворялась пугливой дурашкой, а на деле оказалась жестокой и глумливой фурией. Давно его не унижали так профессионально.
Ну, а тяжелее всего была ее фраза, оброненная словно невзначай: «Зря вы это, Монктон, очень зря».
Она знала обо всем. И дала ему понять, что не раздумывая спустит его в унитаз, если он будет пытаться играть не по ее правилам.
Монктон отер испарину со лба и вперился в листы, чтобы спрятать глаза от камеры.
…Нет, ну какие к нему могут быть претензии? Лично он не причинял никакого физического вреда тем nihelnik’ам[22]. Другие — да, причиняли, ну так они и поплатились. Вдобавок, не настолько наивны были «бедные сиротки», чтобы не понимать, о чем на самом деле шла речь. Так что сами виноваты.
Но все это было давно. Очень давно. С тех пор он сменил род деятельности. Ныне он дипломированный специалист по психологической подготовке масс, задача которого — держать плебс в повиновении. Он достиг какого-никакого положения, власти, достиг превосходства!
И теперь он рискует всего этого лишиться, потому что любопытная белобрысая дрянь…
Монктон вдруг почувствовал как внутри него будто бы дернули рубильник: все эмоции разом погасли. Ни гнева, ни страха, ни ненависти. Одна голая рассудочность. Перед ним стояла проблема. Вернее, даже две. Их следовало решить. Одну за другой.
Кое-какие перспективы уже просматривались. Не далее как вчера поутру на построение не явилась некая Лин, Ирма, 22 лет от роду, работница отдела логистики. Пришла на работу с большим опозданием, в порванной форме, со швами на выбритой голове и справкой из травмпункта. Ее с ходу отправили объясняться в Комнрав. Монктон без особых усилий вытащил из нее всю правду об утреннем инциденте на территории Kordo Konduktria.
Нападавший был толст, велик ростом, рядовые полицейские называли его «сержант Дормин». Так же звали громилу, с которым якшалась мадам Б. Похоже, кое у кого крепко увяз коготок.
Осталось понять, как избавиться от блондинки.
12 мая, 12:59. Процесс
Зал судебных заседаний имел почти правильную кубическую форму. Стены и пол были выкрашены черной краской; на высоченном потолке сверкал яркий плазменный светильник в форме эмблемы Нортэмперии — главный источник освещения. У дальней стены располагался высокий трехъярусный помост, где наверху красовалась кафедра судьи — пока что пустовавшая, а уровнем ниже, по краям помоста, стояли столы обвинителя и защитника. На нижнем ярусе притулился стол секретаря-распорядителя.
На полу рядом с помостом возвышалась трехметровая клетка, отчего-то цилиндрической формы, с прутьями, которые наверху загибались внутрь, как у мышеловки. Концы прутьев зачем-то снабдили зазубренными наконечниками, будто целившими подсудимому в голову.
Дормин сидел в клетке, съежившись большой мышью, — то ли от страха, то ли от боли. Внутренний контроль во время допросов наверняка отнянькал его по первому разряду…
Заканчивался перерыв. Поутру обвинитель два с гаком часа зачитывал заключение: два десятка эпизодов, в которых Дормин сознался. Судья — круглоголовый хомячок, с лица которого не сходило выражение крайнего удовлетворения, к половине первого уже отчетливо притомился, так что даже ухмылка съехала куда-то набекрень. Когда обвинитель закончил с двадцатым эпизодом, судья объявил перерыв и отправился в буфет.
Сидя в заднем ряду, полковник Арманн разглядывал собравшихся. Сгорбленный секретарь через толстые стекла очков пялился в дисплей терминала. Время от времени он заливался хихиканьем и начинал что-то строчить. Косо сидевшие на носу очки и постоянный оскал сообщали ему вид самый идиотский. Интересные про этого человека слухи ходят. Очень интересные.
Обвинителя Арманн знал: добросовестный долдон, туповатый даже для такого формального института, как правосудие в Нортэмперии.
А вот крепыша, сидевшего на месте защитника, полковник видел впервые. Тот был в форме Службы, но Арманн мог поклясться, что этот персонаж в Центральном управлении ему не попадался. На вид под 30; судя по погонам, майор. В остальном внешность его была настолько невыразительна, что он казался безликим: круглая обритая голова, толстый, слегка приплюснутый нос, в меру пухлые щеки, которые лет через десять, вероятно, обратятся в бульдожьи брыли, да брезгливо сложенные губы. Черты лица выглядели сущей условностью — казалось, он в любой момент мог их все поснимать и разложить перед собой на столе или спрятать в карман.
Зато совершенно безусловным было презрение, потоками лившееся из его поросячьих глазок.
Зрителей в зале собралось на удивление много — Арманн насчитал тридцать человек. Это было довольно неожиданно: на такие трибуналы уже давно никто особо не ходил. Учитывая особенности поведения патрульной своры, процессы подобного рода не редкость. Разве что в клетку загоняли обычно по трое-пятеро. И хотя сидевший в «мышеловке» кабан один сойдет за троих, количество зрителей озадачивало. Тем более, что никого из жертв или их родственников тут не было и быть не могло.
На верхнем ярусе открылась дверь и из нее появился судья — снова все с той же довольной улыбкой. Визит в буфет явно улучшил ему настроение. Секретарь вскочил и пискнул: «Встать, суд… пришел!», когда председательствующий уже втискивался в свое кресло.
— Так-так-так, — изрек он, с удовлетворением оглядев зал. — Продолжаем слушать дело теперь уже бывшего унтер-офицера Дормина. Позиция обвинения суду изложена. Подсудимый признал факт деяния, но едва ли признаёт себя, хе-хе, виновным. Так ведь?
— Так точно, Вашесть, так точно, — залопотал, быстро-быстро кивая, секретарь.