А в бальной зале вовсю музицировал оркестр. Веселие жизни опять проходило мимо…
Когда графинчик был допит, Самсон снова обратил внимание на пузатого господина в альмавиве. Тот, здороваясь с каким-то штаб-офицером, проходившим мимо, неловко привстал, потом снова сел на свое место, и у него из-под маскарадного плаща выпало, вернее — выскользнуло, портмоне и мягко так легло на пол. Пузатый господин этого не заметил и продолжал самозабвенно прикладываться к рюмке. Скоро господа во фраках покинули буфетную. За ними вышли и молодые люди в вицмундирах, продолжавшие уже на ходу сетовать на ангажированную старым полковником Амалию Флоранс, которая могла бы и отказать «несносному старикану».
Архангельский, кажется, крепко захмелел и ничего вокруг себя не замечал. И когда они с ним выходили из буфетной, Козицкий, проходя мимо пузатого господина, наливавшего себе очередную рюмку, подтолкнул пиратской ботфортой его портмоне к выходу. А потом просто наклонился и подобрал его, словно только что выронил.
— Чего это ты в присядки играешь? — пьяно спросил Архангельский.
— Да вот, лопатник свой едва не потерял, — ответил Самсон и сунул портмоне за пазуху.
Сколько в нем было, Козицкий посмотрел только после бала. И невольно присвистнул. В лопатнике пузатого господина лежало ни много ни мало полторы тысячи целковых. С такими деньгами можно было начинать новую жизнь. И Козицкий ее начал…
Много чего было потом. И начатое собственное дело с куплей-продажей недвижимого имущества, которое съело почти все деньги пузатого господина и едва не привело самого Козицкого в долговую тюрьму. И служба в качестве управляющего имением у статского советника Неелова. И шашни с его дочерью, красивой, но глупой, которая, кажется, влюбилась в Козицкого по уши. И приписки в экономическом журнале, которые Неелов узрел и затеял потом с Самсоном нелицеприятный разговор. И отступные Неелова за дочь, которые Козицкий без колебаний принял с легкой усмешечкой, поскольку совсем не исключал такой исход дела и предложением Неелова был нисколько не удивлен.
Но все это были только цветочки. Ягодки, как оказалось впоследствии, ждали Самсона Николаевича Козицкого впереди. А ведь начало всему положила, будь она неладна, та трешница в гимназической гардеробной, заставившая его сделать шаг в избранном им направлении. Или в направлении, избравшем его?
Ведь не возьми он тогда ее, может, было бы все иначе?
* * *
— Ну и что теперь делать будем? — спросил Уфимцев. — Вы как хотите, но я уверен, что Козицкий и есть убийца Попова.
— Я тоже в этом уверен, — в тон уездному исправнику ответил Воловцов. — Но этой нашей уверенности для суда будет крайне недостаточно. Даже если и дойдет до судебного разбирательства, то он, несомненно, будет оправдан за отсутствием доказательств…
— Может, надлежит этого Козицкого арестовать? — посмотрел на судебного следователя Уфимцев. — И тогда у селян языки и развяжутся? Ведь боятся же они этого Козицкого как огня.
— А я знаю, почему они его боятся, — вдруг произнес Иван Федорович. — Не потому, что он злой и людей не любит. Мало ли таких злых на свете белом проживает, а потому, что все думают так: коли раз убил, то второй раз уже запросто сможет…
— Это все так, — неохотно согласился уездный исправник, — но вопрос-то остается неразрешенным: что будем делать с Козицким?
— Арестуем, — без тени сомнения произнес Воловцов. — Да так, чтоб многие видели. И чтоб через минуту после арестования управляющего об этом знало все село.
— А с полюбовницей его что делать? — спросил Павел Ильич.
— Тоже арестовывать, — ответил Воловцов. — Она обвиняется в пособничестве и укрывательстве убийцы. Считайте, — Иван Федорович серьезно посмотрел на Уфимцева, — что я, как судебный следователь, уже отдал вам соответствующее распоряжение.
— Принято, — охотно кивнул Уфимцев. — А дальше?
— А дальше мы еще раз побеседуем с лодочником, — сказал Воловцов. — После того, как все село узнает об арестовании управляющего и его полюбовницы…
Арест обоих фигурантов прошел без эксцессов, поскольку пристав Винник, как ему и было приказано, глаз не спускал с Козицкого. Он с урядником Гатауллиным просто подошли к управляющему, Винник оповестил его о полученном приказании произвести арестование и надел на него ручные кандалы. Самсон Николаевич только и успел сделать, что удивленно посмотреть и малость приоткрыть рот. А вот говорить ему было нечего…
Урядник Спешнев произвел аналогичные действия с Настасьей. Та вела себя иначе: ухмыльнулась и с вызовом посмотрела на Спешнева. Хотела было что-то высказать дерзкое, но тоже промолчала, лишь брезгливо скривила губы.
— И куда их теперь? — подошел к Уфимцеву пристав Винник, когда арестование было завершено.
— Разведи по комнатам флигеля, чтоб не разговаривали друг с другом, — ответил уездный исправник. — Хотя, надо полагать, они обо всем уже давно договорились…
Арестованных заперли по комнатам, а через четверть часа (на что тайно надеялся Иван Федорович) в усадьбу явился лодочник.
— Я, это… заявление произвести желаю, — произнес он, едва ступив на порог усадьбы Виельгорского, где квартировали полицианты, судебный следователь Воловцов, родители Попова и уездный врач.
Уфимцев и Воловцов переглянулись.
— Проходите, любезнейший, — пригласил Иван Федорович лодочника в комнату, доставая бумагу и карандаш. — Надеюсь, на этот раз вы будете говорить нам правду, иначе я просто вынужден буду привлечь вас…
— Истинную правду, от чистого сердца, поверьте, — заторопился Яким и для пущей убедительности приложил руку к груди. — И прошу заметить, это я сам к вам пришел.
— Так заметили уже, — ухмыльнулся Уфимцев. — Итак, внимательно вас слушаем…
— А вы Козицкого и правда, тово, заарестовали? — неожиданно спросил лодочник.
— Правда, — ответил Воловцов.
— И чо, более не отпустите? — переступил с ноги на ногу Яким.
— Не отпустим, — заверил его Иван Федорович и добавил: — Если ты нам, конечно, правду скажешь.
— Скажу! — едва не воскликнул возбужденный лодочник. — Все как на духу вам выложу, видит Бог, — Лодочник посмотрел в «красный» угол и, не найдя образа, перекрестился на оконную занавесь.
— Да говори уже, не тяни кота за… хвост! — почти прикрикнул на Якима уездный исправник Уфимцев. Впрочем, и он, и Воловцов уже знали, что скажет лодочник.
А тот снова переступил с ноги на ногу и выдохнул:
— Я, это, самое… Попова тогда на лодке никуда не перевозил.
После чего уперся взглядом в пол и замер. Лодочник, верно, полагал, что сейчас его начнут корить за прошлую неправду, и загодя приготовил несколько ответов. Мол, врал доселе потому, что боялся Козицкого, поскольку тот непременно бы его убил. Ведь коли кто единожды убил,