— Точно, — вставила своё слово Ира. — У нас на крыше сидели все одинокие, кроме Анны Викторовны. Она хотела позвонить сыну, но не стала его подвергать опасности.
— Да, мир так устроен, что родители лучше погибнут, чем станут детей звать на верную смерть. К тому же мнения в Одессе разделились, я это по участникам конференции заметила. Она проходила в загородном отеле. В подавляющей массе участниками были одесситы. Утром третьего числа, когда стало известно, что произошла бойня на Куликовом поле, одни из них говорили, что так и надо сепаратистам, и косо поглядывали в мою сторону (больше учёных из России не было). Другие в кулуарах подходили ко мне и уверяли, что пророссийски настроенных в городе много, но они запуганы, и что город наводнён правосеками. Их якобы заранее завезли из Киева и поселили в загородных пансионатах для создания проправительственных сил с целью подавления народных выступлений на майские праздники. Наверняка и в этих условиях кто-то пришёл всё-таки на подмогу куликовцам, как, например, родители Марка, но их было откровенно мало. На следующий день всего около тысячи смельчаков собрались возле СИЗО с требованиями освободить задержанных куликовцев. Но что эта горстка людей могла сделать на Куликовом поле с беснующейся толпой, с которой даже милиция не связывалась?
Немного помолчав, она спросила, посмотрев на Петю.
— Ответила я вам на вопросы?
— В принципе, да. Я понял, что должного наказания этим фашистам ждать не приходится. Одни равнодушные, другие трусливые, третьим это на руку. И что же теперь нам всем, не добитым на Куликовом поле, утереться и жить дальше, простив бандитам их злодеяния? — с вызовом спросил Пётр.
— Пётр, как вы думаете, кто вершит историю во всем мире? — внимательно посмотрела на парня Ихтиологиня.
— Власти, — ответил Петя.
— Нет, историю творит народ, так что в его силах либо заставить власть покарать убийц, либо, объединившись, сделать это самостоятельно. Другого пути нет. Как в песне поётся: «Никто не даст нам избавления: ни Бог, ни царь, и ни герой, добьёмся мы освобождения своею собственной рукой». Я распевала эту песню все детство и молодость, она вошла в сердце нашего поколения на всю оставшуюся жизнь.
— Я вас понял, — сказал Пётр. — Спасибо вам за приём и за беседу. Надо это всё осмыслить. Мы, наверное, пойдём…
После этого тяжёлого разговора гулять не хотелось, и Петя поехал проводить Ирину домой. До самого дома он молчал, не замечая косых взглядов подружки. Наконец, она не вытерпела и спросила:
— Что ты молчишь?
— Думаю, — коротко ответил Пётр.
— О чём?
— Я думаю о том, что наши с тобой страдания и страдания остальных куликовцев, смерть Сашки с Марком, этого мальчишки с бабушкой и многих других, так и останется не отомщённой и даже должным образом не осуждённой, а это непорядок.
— Петя, неужели ты так и будешь теперь думать только об одесских ужасах? Неужели не можешь отвлечься на что-нибудь другое? Это, по крайней мере, странно! Не виделись давно, а ты идёшь и не обращаешь на меня никакого внимания, — возмутилась Ирина.
— Прости, Ириска, я сам не знаю, что со мной. Пока выздоравливал, как-то забылось всё, повеселел, а теперь, когда я чувствую себя уже почти здоровым, я не могу думать ни о чём другом. Мне не интересно ничего, кроме телевизионных новостей, где я пытаюсь услышать, что украинские фашисты арестованы, наказаны, мир возмущён и прочее, но ничего этого нет. Мои друзья тоже уже этой темой не интересуются. Глеб по-прежнему норовит своих дурацких «пельменей» посмотреть и поржать, Пашка погружён в свой бизнес, Ромка проводит пропаганду здорового образа жизни, а меня всё это бесит. Я не знаю, что с этим со всем этим делать, как с этим жить дальше?
— Зачем об этом думать? Всё уже позади, в далёкой Одессе. Мёртвых не вернуть, а выжившие поправятся. Надо самим жить дальше. Давай завтра съездим в Петергоф? Полечимся тамошней красотой. Фонтаны уже работают.
— Фонтаны — это, конечно, здорово! Может быть, и съездим, а пока поедем ко мне. Глеб сегодня на весь вечер уехал со своей Татьяной к её родне.
— Ой, нет, я не могу, меня родители сегодня ждут, у нас будут гости, — отказалась Ира, сочинив первую пришедшую в голову причину. Близости с Петей ей не хотелось, она сама не смогла бы ответить, почему.
— Гости, говоришь? Иди, конечно, развлекай гостей. Надеюсь, ты доберёшься до дома без приключений, уже белые ночи, светло, а я ногу натрудил, поковыляю домой, — произнёс Петя ровным голосом и, чмокнув Иру на прощание, похромал к остановке метро.
Он позвонил ей через неделю и предложил встретиться возле университетского фонтана.
— Поздравь меня, — сказал он весело, но его полуприкрытое веко говорило, что Пете совсем не до смеха.
— С чем, экзамены сдал?
— Да! Со всеми рассчитался. Я свободен!
— У тебя же ещё три месяца военных сборов.
— Правильно, Ириска, вот туда я завтра и отправляюсь.
— А где вы будете служить?
— Есть на свете один славный городок под названием Славянск, там я и освою военную науку под командованием подполковника Стрелкова.
— А где в России такой город? И кто такой Стрелков? — удивилась Ира.
— А это не в России, а на Украине. Ты что же, не слышала, что под руководством отставного русского офицера в Донбассе идёт война?
— Вас что, туда посылают? — ужаснулась Ира.
— Нет, я еду добровольцем, а военку в следующем году пройду. С военной кафедрой уже договорился.
— Ты что, ненормальный? Зачем это тебе? — спросила потрясённая Ира.
— Нет, я абсолютно в своём уме. Ты помнишь, как говорил нам на Приморском бульваре старичок? Быть большому кипишу, быть битве с нацистами. Тогда я ему не поверил, а зря. В том, что на Украине произошёл именно фашистский переворот, я убедился, как говорится, на собственной шкуре. Одесса — только начало. Впереди долгая борьба. Я должен в ней участвовать, должен быть с теми, кто решил сражаться с фашизмом, чтобы он не расползся вначале по Украине, а потом по России и всей Европе. Люди в Донбассе поднялись против фашизма, потому что больше некому. Одни чиновники деньги берегут, другие — честь мундира, простому человеку нечего беречь, кроме своей жизни, поэтому моё место среди них. Пока я не отомщу за всех нас, я не вернусь. Там меня уже ждёт Сашкин отец,