…В детстве Шурка собирал марки. Его коллекцию весьма пополнял дядя Саша – Колчак – который на своем недолгом веку объездил, обплавал, обходил едва ли не полмира.
Сын архангелогородского инженера, Андрей, унаследовал отцовскую страсть к филателии. В конце тридцатых годов в его коллекции появилось пять алжирских марок…
…Как ни отрезана была Софья Федоровна от сродственников, а все же знала в своем далеком Париже об увлечении внука старшей сестры. Она и попросила сына, служившего в Алжире, прислать несколько экзотических марок. Так небольшая архитектурная серия попала сначала в Каменец-Подольск, а затем была переправлена в Архангельск. Эти марки, купленные сыном Колчака в Северной Африке, и поныне хранятся в альбоме кандидата технических наук Андрея Александровича Ткаченко, живущего ныне в Твери. Благодаря ему и свершилось это маленькое чудо. Какое? Да вот какое.
Если тебе позарез необходимо взглянуть в лицо человека, которого уже полвека как нет на белом свете и ты, как заклинание, повторяешь есенинские строчки «Я хочу видеть этого человека!», то рано или поздно ты его увидишь. И не в спиритическом сеансе, а хотя бы на фотографии.
– В июне 1941 года, – вспоминает Андрей Александрович, – бабушка приехала в Архангельск погостить у сына, то есть у моего отца. И как будто почувствовала, что в Каменец ей уже не вернуться, захватила с собой самое дорогое – семейные фото. Она умерла в жестокую пору. Сорок второй год в Архангельске по лютости голода был сравним разве что с ленинградской блокадой. Дом Омировых в Каменец-Подольске война не пощадила… Сохранились только эти снимки… Так что не надо вам больше ездить в Париж и уговаривать моего троюродного братца показать портреты Софьи Федоровны. Вот они…
И Ткаченко разложил пасьянс из фотографий на тисненых старинных паспарту. Вот она – девчонка, гимназистка, смолянка, невеста, жена, беженка-эмигрантка…
В 1956 году в Архангельск пришло из Парижа письмо с траурной каймой. Ростислав Колчак сообщал о смерти матери:
«Дорогой Шура. С глубокой грустью извещаю тебя о кончине моей матушки, твоей тети Сони 4 марта около Парижа. Матушке шел 80-й год. Она была перевезена в госпиталь за 10 дней – думали, что у нее плеврит. Его не оказалось, и она поправлялась. Когда я должен был взять ее из госпиталя, она была без сознания и скончалась, не приходя в себя, в воскресенье 4-го, в 11.30 утра, по-видимому, от удара.
Уже многие годы матушка была инвалидом – маленькой сгорбленной старушкой, но до последнего дня сохраняла свой замечательный ум и редкую память. Она жила у нас периодами и много рассказывала о своей семье. Я ее очень любил и вижу теперь, насколько мне ее не хватает.
Моему сыну Александру теперь 23 года – он оканчивает свою военную повинность. Сейчас он в Северной Африке (в Алжире. – Н. Ч.), не мог приехать к положению в гроб и похороны бабушки. Он славный и хороший мальчик. Говорят, что он исключительно красив. Отбывает повинность в кавалерии…
Поцелуй от меня всю твою семью. Сердечно любящий тебя Слава».
Словно в подтверждение этих слов, насчет сына, – фраза из дневника Ивана Бунина: «4/17 авг. 24 г.
У Пилкиных. Вдова Колчака, его сын. Большое впечатление – какие у него темные, грозные глаза».
Гость из Твери открыл мне и то, что неведомо нашим историкам. Принято было считать, что род адмирала пресекается на престарелом его внуке – Александре Ростиславовиче. Ан нет!
– В Америке живет Александр Колчак и две его сестры. Это правнуки Верховного правителя России. Они наполовину французы. Когда-то Александр Ростиславович переехал в Штаты со своей женой Франсуазой. Но после развода он вернулся в Париж. Так что род Александра Васильевича продолжился на другом континенте – в Новом Свете.
В семнадцатом году главнокомандующий флотом США предложил известному русскому адмиралу перейти на службу Америке. Колчак отказался. Волею судеб его правнуки стали гражданами этой страны. Войдут ли они в ее историю так, как вошел их прадед в историю России?
Софья Федоровна оставила свой след на карте России. В далеком Восточно-Сибирском море вмерзает в льды остров Беннетта. Юго-Восточный мыс его носит имя Софьи – невесты отчаянного лейтенанта. Есть в том же нелюдимом море и остров Софьи, на который не ступала ни одна женская нога.
…Внуку двух русских адмиралов (Колчака и Развозова) было семь лет, когда в Париж вошли немцы. Отец попал в плен. Мама и бабушка жили в постоянном страхе за неугомонного мальца-пострела. А он вместе с другими парижскими гаврошами по своему боролся с оккупантами. В Париже было немало людей, которых надо было вывести из города, минуя гестаповские облавы и жандармские посты: сбитые английские летчики, партизанские боевики и связные, потерявшие «крышу» подпольщики. В этом опасном деле маленький Колчак, превосходно владея тремя языками – французским, немецким и русским, – был бесценным помощником. Под видом сына глухонемого «отца» он сопровождал английского пилота или беглого русского пленного на окраину Парижа.
Отцы и дети «Русской Вандеи»
Эти два письма сошлись на моем рабочем столе случайно. Первое передал мне питерский историк Александр Смирнов. Второе – сотрудница Центрального государственного архива ВМФ Людмила Ивановна Спиридонова. Написали их отцы своим сыновьям – как своего рода завещания. Адмирал Макаров и адмирал Колчак.
Степан Осипович писал свое первое и последнее письмо Вадиму в Порт-Артуре – на борту эскадренного броненосца «Петропавловск», писал, словно предчувствуя свою скорую гибель. Колчак писал Ростиславу из Иркутской тюрьмы, зная почти наверняка, что скоро погибнет. Нет нужды комментировать эти письма, достаточно внимательно их прочитать…
Степан Макаров – Вадиму Макарову, из Порт-Артура в Санкт-Петербург:
«Порт-Артур. 31 марта 1904 года
Дорогой мой сыночек!
Это мое первое письмо, посланное именно тебе, а не в отрывках в письмах к маме, как бывало ранее. Ты уже подросток, почти юноша, но я обращаюсь к тебе с другого конца России уже как к взрослому мужчине.
Вадим, тут идет жестокая война, очень опасная для Родины, хоть и за пределами ее границ. Нет, не временный перевес неприятеля в силах тревожит меня. Русский флот, ты знаешь, творил и не такие чудеса. Но я чувствую (о чем ты пока никому не скажешь!), что нам – и мне в том числе – словно бы мешают. Не адмирал Того, нет, а как бы сбоку подталкивают, как бы подкрадываются сзади. Кто? Не знаю. Душа моя в смятении, чего я никогда не испытывал. Начинаю уже чего-то улавливать, но смутно пока. Вот Верещагин Василий Васильевич что-то мне пытается объяснить, но сбивчиво, как все эти художники и поэты (ты им не очень верь, публика эта шальная! Доверяй только людям основательным!). Вот такое у меня настроение, сынок. Но знаешь пока