Мехлис с припухшими от бессонницы глазами обвел полковника невидящим взглядом и равнодушно спросил:
– Где ваша дивизия?
Сразу стало понятно, что сейчас начнется не деловой разбор, а моральное избиение. Пока что чисто словесное, но все же избиение. Васильцов развернул плечи. Удар надо было принимать в боевой стойке. Он тяжело вздохнул, но твердо ответил:
– Моя дивизия приняла самый первый удар противника… Частью полегла на границе и в беловежских лесах, частью с боями вырвалась из окружения.
– Вы хотите сказать, что те полтора батальона, которые вырвались из окружения, это и есть ваша дивизия?! А куда же вы дели остальные пять полков, которые доверила вам Родина?
Васильцов хотел уточнить, что войну его дивизия встретила вовсе не с пятью полками, а в половинном составе, но уточнять не стал – понял, что это никак не тронет его судию.
– Все пять полков воевали до последней возможности.
– Кто определил эту «последнюю возможность»? Вы?
– Ее определила жизнь, война.
Мехлис наливался желчью. И желчь эта заставляла сверкать глаза праведным гневом, сжимать и разжимать кулаки.
– Не надо общих слов! Я задаю вам конкретные вопросы и жду на них точные, исчерпывающие ответы. Вы же свою дивизию растеряли в беспорядочном отступлении и теперь разводите руками – «так сложились обстоятельства». Но обстоятельства создают отважные и честные воины. А не ставят их в оправдание нерадивости, трусости, неумения воевать… Что за свадьбу вы там устроили в Беловежской Пуще?
– Это не свадьба. Это была регистрация моего брака.
– Другого времени вы не нашли?
– Другого времени у меня уже не было. Я хотел, чтобы в случае моей гибели, гибели очень вероятной, у этой женщины с ребенком была бы хоть какая-то материальная поддержка.
– Ладно! Все это на вашей совести коммуниста и красного командира. Не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, какой бы дикой она ни казалась. Но как коммунист коммуниста хочу спросить вас – эти записи вели ВЫ?
Последнее слово Мехлис почти выкрикнул. Он вытащил из папки знакомый блокнот и стал лихорадочно листать страницы, покрытые «пружинками» грузинских букв.
– Ваш весьма хитроумный код наши шифровальщики разгадали за полчаса. И я ознакомился с вашим истинным – антисоветским, более того – белогвардейским, троцкистским нутром! Ваш блокнот?!
Отпираться не было смысла. Васильцов опустил голову – ясно было, что теперь конец.
– Я писал это только для самого себя.
– Я не знаю, кто должен был стать вашим читателем. Знаю, что ваши единомышленники давно были вычищены из нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Поганой метлой вычищены!
Тут Мехлис повысил голос до фальцета и довел себя до яростного кипения:
– А ты, сукин сын, остался, запрятался, затаился! И мы тебя, подлую вражину, сразу не распознали, целую дивизию доверили, которую ты погубил за несколько дней. Ну, ничего, суд с тебя спросит! Наш суд! Под трибунал! Завтра же! Нет, сегодня же! Мать твою так и эдак!
Мехлис подскочил и привычным рывком сорвал с воротника васильцовской гимнастерки полковничьи петлицы.
Конвой, вызванный Мехлисом, отвел бывшего полковника в каменную сторожку, превращенную в следственный изолятор. Собственно, следствия никакого и не было. Довольно было прокурорской речи Мехлиса и изъятого блокнота. Трибунал единодушно постановил…
Глава третья. Из тайных записей полковника Васильцова
Там, под Брестом, он не раз задумывался о Брестском договоре, который был подписан 3 марта 1918 года представителями Советской России и Центральных держав. Задумывался и кое-что записывал в тайный блокнот. Но самое важное было написано рукой Юрия Васильцова, старшего брата. Листок с его письмом хранился между страниц блокнота.
В 1917 году Россия потерпела свое самое страшное поражение. Никакие битвы при Калке и близко не уподобить.
Она проиграла сразу все – и государственную независимость, и четырехлетнюю войну, и национальную идентичность, и свое будущее…
В Бресте был подписан не «мирный договор», как, затушевывая суть дела, назвали его большевики-ленинцы, а «АКТ О ПОЛНОЙ И БЕЗОГОВОРОЧНОЙ КАПИТУЛЯЦИИ РОССИИ ПЕРЕД ГЕРМАНИЕЙ»! Этот акт о капитуляции, справедливо названный его инициатором, «похабным миром», обязывал Россию оставить Германии все захваченные ею российские земли, территории – от финских шхер до бессарабских степей (включая почти все западные губернии, всю Прибалтику, всю Польшу, большую часть Белоруссии, Украину с ее марионеточным проберлинским гетманским режимом), а также выплачивать стране-победительнице огромную контрибуцию в золотых слитках, нефтью, углем, зерном и продовольствием.
Условия капитулянтского мира были настолько ужасны, что вся большевистская партия раскололась на два лагеря. Проамериканские лидеры, и прежде всего их глава Троцкий, требовали продолжения войны (его заокеанские хозяева тоже очень этого хотели), прогерманский Ленин с меньшинством лил воду на берлинскую мельницу: мир, безоговорочный мир на любых условиях. И он своего добился.
В Германию, по-прежнему воевавшую против вчерашних союзников России, пошли составы с пшеницей, салом, нефтью, углем, лесом… Такая мощная подпитка Германии продлила Первую мировую войну почти на год.
Гражданин Ульянов объяснял, что «мир» (сепаратный договор и безоговорочная капитуляция) был подписан, чтобы остановить движение кайзеровских войск вглубь России, чтобы остановить нашествие тевтонов, ибо полуразваленная (не без помощи большевиков) русская армия сделать этого не сможет.
Ложь!
«Полуразваленная» (на самом деле сильно ослабленная, но не обезоруженная русская армия) еще держала фронт, а в самый канун октябрьского переворота русский флот одержал блестящую победу в Моонзунде, не пропустив немецкие дредноуты к Петрограду.
Ложь на злобу дня. Главная выгода ее – удержаться у власти любой ценой. Не Россию спасти, а свою партию.
Ленин кричал на всех совещаниях: Германия погубит нашу революцию! Немецкие солдаты вот-вот придут в Питер и уничтожат все наши завоевания! Надо срочно перебираться в Москву. Надо срочно подписывать «мир» на любых условиях!
Но это был политический блеф. У Германии уже не хватало сил и средств углубляться в просторы России, тем более менять в ней и без того прогерманское правительство. О том, как немецкие войска «завоевывали» наши города, не без смеха рассказывал немецкий офицер, участник «глубокой интервенции» в Россию: «Наш состав мчался от Пскова на Петроград. Немецкие солдаты занимали только передние два вагона. Но при виде их на всех станциях нам сдавались без единого выстрела».
Все надумано и придумано. Ибо оказалось, что у Германии нет ни сил, ни интересов продвигаться на восток, когда трещат ее фронты на Западе, и ей нет никакого дела, кто там, в Петрограде, стоит у власти.
Ленин ввел в заблуждение и свою партию, и российскую общественность, и весь русский народ неотвратимой угрозой немецкого вторжения. «Если не сдадимся, придут