Дима Козлович привез с собой в Порозово редчайший документ – воспоминания немецкого офицера о боях в Беловежской Пущи обер-лейтенанта Вернера Шнидта. Тот пишет о своих камрадах по 78-й пехотной дивизии, на долю которой выпала зачистка Беловежской Пущи:
«Большинство из них уже знали о том, что подразумевается под “войной”, по боевым действиям во Франции, на Балканах и в Польше. И вот теперь их поглотил девственный Беловежский лес – лес огромной протяженности, который остался в памяти выживших в жертвенных боях как “Зеленый ад”. Но не только безжалостная природа создавала огромные проблемы, лесная местность стала убежищем для десятков тысяч красноармейцев после приграничных сражений. Они таились повсюду, и с ними смерть в самых разных обличьях. Каждый шаг в чаще непроходимых зарослей мог стать последним в молодой жизни солдат 78-й пехотной дивизии. Многие погибли, пораженные пулями стрелков, тщательно замаскированных на деревьях. Каждый метр наступления в болотистой местности Беловежской пущи был игрой ва-банк с судьбой, был борьбой со знающим местность и отчаянно дерущимся за свою жизнь противником…»
Насчет противника, знающего местность, – это, конечно, преувеличение. Бойцы и командиры 49-й были в Пуще такими же новичками, как и немцы, карт у них не было, они шли на восток, что называется «по солнышку». Так же проваливались в трясину, которая тянулись на километры, так же беспощадно терзали их комары, как и солдат бравого обер-лейтенанта Шнидта. Но шли красноармейцы с оружием и огрызались отчаянно. Так что охотникам за русской «дичью» приходилось порой очень несладко. Они доносили об этом обтекаемо: «У 134-й пехотной дивизии возник кризис у села Новый Двор». «Кризис» у немецких пехотинцев возник в результате ожесточенного боя, длившегося весь день. Напор был столь велик, что 2-й и 3-й батальоны 439-го пехотного полка просто бежали. А южнее Порозово и сами оказались в окружении, вынуждены были прорываться в направлении деревни Кукличи. Земля до сих пор хранит следы того сражения. Они и в лесу, они и на стендах школьного музея села Порозово: пробитые каски, ржавые затворы винтовок, штыки, смятые котелки и россыпи стреляных гильз…
Завершающие бои растянулись до 3 июля, когда вся Беловежская Пуща была прочесана. Основное ядро сопротивления составил 222-й стрелковый полк 49-й дивизии и его командир – полковник Иван Яшин.
Среди найденных документов, писем попадаются и такие записки, совсем не уставные, не для «смертных медальонов»:
«Товарищи, я красноармеец Белоконев Павел Тихонович прошу Вас товарищи, кто поимеет великое счастья после боя остаться жив то прошу я Вас товарищи передайте моей семье о том что погиб Белоконев Павел Тихонович. Мой домашний адрес Т.ССР г. Красноводск улица 1 мая дом № 18 получить Белоконевой Надежде Николаевне».
Или вот такое письмо:
«Сообщаю Рыбчинским, что Рыбчинский Иван Афанас. погиб в 1941 г. около речки Зельвянки в Брестской обл. Ружанском р-не за д. Зеньковцами. Лежал черный, распухший с многими товарищами. Этот его адрес я хранила все время. А, когда пришли красные, мы опять вещи перепрятывали, т. к. думали, что деревня сгорит. И тогда я его затеряла, и искали 2 года, и все же нашли сегодня, и сразу Вам высылаю. Так что не ожидайте, а помолитесь за него – 5 лет уже спит вечным сном. До свидания».
* * *
А природа – тихая, скромная белорусская природа стыдливо делала вид, что ничего и не было. Не было страшней на земле войны, которая железной стопой прошлась по ее полям, хуторам, лесам… За десять лет многое ушло под землю и травой поросло. И трава эта дарила нам, пацанам, детям послевоенной поры и свои васильки, и свои дроки, одаривала нас земляникой, черникой, грибами… И никому и в голову не приходило, что все этом срываем с необозначенных могил, точнее, с мест, где лежат присыпанные землей бойцы – один, другой, третий… десятый, сотый… Тысячный… И тогда лежали. И сейчас, спустя полвека лежат. И люди, как тогда молчали, так и сейчас молчат. Тогда не хотели незажившее прошлое ворошить, а сегодня молчат, потому что просто не знают. И речушки молчат – милые живописные чистейшие в кувшинках и камышах – молчат. Молчат моя родная Россь, моя сморгонская Оксна, милые сердцу Зельвянка и Щара. Молчат, как трудно было переправляться через их топкие берега, сколько пилоток и фуражек, унесли их воды и что лежит – все еще лежит и ржавеет – на их дне… И только в последние годы, приподняв лесной дерн с местными поисковиками, я увидел, сколько же еще красноармейцев и командиров лежат в этих необозначенных захоронениях. Их благополучно забыли. А значит, предали. О них не говорят, потому что кому-то надо держать ответ за июнь сорок первого, имена называть. А не хочется. Или стыдно. Или поздно….
Вот почему те, кто говорят от «победобесии», что хватит проводить Парады Победы, должны просто заткнуться. Потому что мы вовсе не ликуем 9 мая. Мы проводим тризну по ним всем, парад памяти, мы искупаем вину перед ними и даем клятву, что найдем всех, сколько бы времени еще ни прошло. Что опознаем, кого сможем. И обязательно отпоем, погребем по-человечески, по-русски.
А природа вокруг этих милых, почти сказочных городков по-прежнему стыдливо скромна. И запах сирени, жасмина и ландышей уже давно заглушили пороховую гарь и трупную вонь…
И земля давным-давно (без срока давности), политая кровью, все так же выбрасывает нам ромашки, васильки, дроки, словно пытается нас задобрить… Однако, если присмотреться, если копнуть, если вздохнуть…
Ей стыдно за то, что на полях по-прежнему ржавеют авиабомбы, а в благостных лесах-заповедниках еще по-прежнему дотлевают солдатские кости. Ей стыдно. А нам?
Невольно всплывают слова Михаила Булгакова из великого романа:
«Не бойтесь… Кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья».
Мы в долгу перед солдатом, погибшим на исходе войны. Он отдал жизнь за Родину и нашу нынешнюю жизнь. Но мы в тройном, а то и в пятикратном, долгу перед солдатом, легшим в землю в сорок первом году.
Во-первых, он, как и солдат конца войны, положил за нас свою жизнь.
Во-вторых, в отличие от большинства павших воинов Победы, он пал безымянным и непогребенным, неотпетым. Его близкие не знают, где его могила, не придут, не погорюют, цветы не положат.
В-третьих, он пал во искупление стратегических ошибок вышестоящих генералов. Не смогли они просчитать, остановить внезапное наступление немцев летом сорок первого, не смогли управлять своими армиями.
В-четвертых, он остался ненагражденным. Ничем. Даже массовой, всенародной медалью «За победу над Германией». А ведь уже за то, что жизнь отдал, да еще в «похоронке» прописано: «пал смертью храбрых», за одно это награды достоин.
Найдется и в-пятых, и в-шестых