О том, что человеческий век короток, напомнила жизнерадостная Люда Сидорова, нарочито не замечавшая бойкота Ждановой.
– Всю жизнь теперь надутая ходить будешь? – так попросила она извинения за когда-то сгоряча произнесенную речь.
И снова Нина не дала ответа обидчице и от нахлынувшего негодования словно увеличилась вдвое.
– Не хочешь, как хочешь, – в свою очередь отказалась от мировой Сидорова и стала подниматься по лестнице.
– Кобыла, – прошипела Жданова, с наслаждением отметив, как некрасиво содрогаются огромные Людкины бедра, и направилась в другую сторону, как бы по важным делам. Пока шла, строго, по-хозяйски осматривала территорию, примечая своим зорким глазом те или иные проявления беспорядка во дворе образцового содержания: брошенные бутылки из-под пива, валяющаяся на лавке промасленная газета, видимо, рыбу заворачивали, отпечатки ног на изнеженной уходом клумбе, грязь на вкопанных в землю шинах, выкрашенных в красный и синий цвета. Все как обычно: лето есть лето. Живи – радуйся.
Но вот радоваться у Нины в последнее время как-то не получалось. Оставшись без привычного дела, она все чаще и чаще стала впадать в ипохондрию и задумываться о вечном, которое прежде если и волновало, то исключительно в организаторском аспекте. Стоило какой-нибудь ветхой старушке естественным образом угаснуть, как Жданова с воодушевлением доставала уже приготовленный заранее список жильцов и отправлялась по квартирам собирать деньги на похороны. С таким же воодушевлением она оповещала народ о поминках, о роди́нах и свадьбах. В отдельной тетрадочке у нее были записаны все телефоны и адреса не только соседей, но и их ближайших родственников. И только у двух человек из списка напротив номера квартиры стоял прочерк: у нее самой и у Марфы Соболевой.
Вот и получалось, что между нею и душевнобольной Марфой существовало никому не видимое родство, обнаружив которое Нина впала в такую искреннюю печаль, что опустились ее тяжелые руки. Получалось, случись что – и сообщить некому: ни одной живой души рядом. Тут, как назло, и вспоминалась сумасшедшая Марфа. И Жданова начинала думать о том, что Соболева такой стала не сразу! Не сразу в мусорных баках начала ковыряться, не сразу отбросы для своих кошек собирать, не сразу по получасу кружиться, задрав голову…
Нина помнила свою соседку с момента заселения их двадцать четвертого дома молодой и завораживающе беспомощной. Она еще мужа все время за руку держала. Все – под руку, а она – за руку. Идут вместе, а Маня семенит за ним, старается, шажочки-то маленькие. Пока тот один шаг делает, ей три приходится.
«Сколько лет-то прошло?» – задумалась Жданова и отмотала пленку памяти на три десятилетия назад. Прошла жизнь. Пролетела. И совсем не так, как хотелось бы…
Нине стало страшно от непредсказуемости человеческой судьбы: живешь, ни о чем таком не думаешь, а тут – раз, в голове что-то повернулось, шарик за винтик – и все! Человек с ума сошел. И ведь не сразу поймешь, что случилось: вроде все то же самое – те же руки, те же ноги, а на деле – нет! Не те же! Другие! «Это для других другие, – рассудила Жданова. – А для тебя те же самые. Разве Марфа понимала, что с ума сглузднулась? Жила себе и жила, пока этот бедлам кошачий не устроила. Не завоняло бы – никто б и внимания не обратил. Кому она больно-то нужна была? Никому!».
«Никто никому не нужен!» – пришла к горькому выводу Нина и встала как вкопанная перед калиткой детского сада «Солнышко», граничившего с территорией двора. За забором шумели дети, покрикивали воспитательницы, призывая малышей к порядку. Из открытых окон доносился рыбный запах – близился обед. «Вроде хек», – безошибочно определила Жданова и скривилась – не понравилось.
Постояв еще минуту, она одернула платье, сняла с груди какую-то прицепившуюся ниточку, протяжно вздохнула, а потом решила взять и вернуться к нормальной жизни, и пускай эта Сидорова от зависти сдохнет, когда узнает, кто в доме хозяин. «Какое-никакое, а дело!» – строго сказала себе Нина и отогнала прочь грустные мысли о конце жизни, об одиночестве и предательстве. Светило солнце, смеялись дети, грохотали трамваи, и в этой задорной атмосфере раннего лета растворилась ее печаль, и в груди высвободилось место для радости. Жданова взбодрилась и резко повернулась спиной к «благоухающему» вареной рыбой «Солнышку». Дел, пока она обижалась на соседей, скопилось невпроворот – дай бог, за лето бы осилить. «Осилим!» – пообещала она невидимому собеседнику и решительно двинулась через двор к родному подъезду.
С не меньшей решимостью Нина объявила на собрании жильцов не только о своем возвращении на покинутый пост, не только о необходимости косметического ремонта в подъезде, но и о том, что забота о ближнем – главное дело человека. «Сосед познается в беде!» – перефразировала она хорошо знакомую русскому человеку пословицу и предложила навестить отправленную на лечение Марфу.
– Это еще зачем? – удивилась Сидорова, сохранившая за собой право пребывать в оппозиции к старшей по подъезду, чтобы та не зарывалась.
– А затем, – убедительно ответила Жданова и попросила добровольцев поднять руки. Желающих не было, что и понятно: старожилов в подъезде осталось раз-два и обчелся, а из новоприбывших никто добрых чувств к Марфе испытывать не мог, уж больно дурно пахла. – Никто, значит? – подвела итог Нина и с вызовом посмотрела на Люду Сидорову.
– Ну… – протянула та. – Я могу. Зачем только, не понятно.
– Силком никто тащить не будет, – строго объявила Жданова, но в сущности реакцией соседки осталась довольна.
– Из принципа поеду, – заявила жильцам Сидорова. – Все равно во вторую работаю.
Деньги на Марфу собирать не стали: не велика птица и на подножном корму проживет. Несли в квартиру Ждановой печенье, сухари, сахар, конфеты, кто-то даже банку с солеными помидорами умудрился притащить и кильку в томате.
– Не примут! – объявила Сидорова, смерив взглядом две клеенчатые сумки, доверху набитые съестными припасами.
– Не примут – обратно раздадим.
– Ага, обязательно! Все там оставим: психи подберут.
– Перед людьми неудобно, – пожала плечами Нина Жданова. – Для Марфы старались – вон сколько натащили.
– Они не для Марфы старались. Они для тебя старались. Нужна она им как собаке пятая нога, чтобы для нее стараться! А вот ты – другое дело. Говорят, мол, Нина обидится, где еще такую