У Светличного — разочарование. Брони ЦК КСМ не имеет и только получает от ЦК партии 1–2 места в день, которые берут командировочные. Все же он обещал мне, что сделает все возможное, если мне не удастся, он сделает все возможное. Насчет багажа должен, по его словам, обратиться в Турксиб с ходатайством Муканов. Я и вообще собирался итти к Муканову, просить, чтоб он ходатайствовал о билетах, поэтому прямо пошел в ССП. Там шел митинг, тема — приказ т[оварища] Сталина от 7-XI. Я принял участие, даже выступил, рассказал о своих работах и планах.
После заседания договорился с Мукановым, ходатайства он даст мне завтра.
Вечер провели у Гузов, я читал свои стихи.
11. Снова у Гершф[ельда]. Говорил с его замест[ителем] по хоз[яйственной] части Фурманом, которого еще накануне просил тоже похлопотать о билетах. Но он ничего не сделал. Из гостиницы отправился в санпропускник и там получил справки о сан[итарном] осмотре на всю семью. Дальше — ССП. Написал от руки два ходатайства, Муканов их подписал и я направился в Турксиб. В пропускной будке мне сказали, что с заявлениями надо обращаться к т[оварищу] Туку, который принимает с 2½ч[асов]. Была половина второго, но я взял пропуск и стал ждать наверху. Ждал до 3-х часов, Тука все не было, и по совету одной служащей я отправился к его заместителю Плохотину. Тот принял меня очень любезно, расспрашивал, когда я хочу ехать.
— Чем скорее, тем лучше, — был мой ответ.
Плохотин взял ходатайства, обещал доложить их Туку и похлопотать за меня. Мне предложил позвонить ему в 11 ч[асов] ночи. Это для меня проблема!
Из Турксиба я пошел в Союз раб[отников] Высшей Школы и там взял от Винарского записку в распределитель, с предложением отоварить мои карточки. Потом побывал в ССП и договорился со сторожихой, что она откроет мне помещение, когда я приду ночью звонить.
Побывал дома, съел несколько холодных пельменей и поспешил в распределитель (еще по дороге домой из ССП я заглядывал туда и убедился, что торговля идет и что там полно народу).
Разыскал общественницу, она меня направила к продавщице, обслуживающей семьи военнослужащих; очередь всего три человека. Продавщица оказалась очень милая, предложила мне подождать колбасы, которую принимают. Я получил за 2 месяца почти 3 к[ило]г[рамма] вареной колбасы, 800 гр[аммов] сливочного масла, макароны.
Вернувшись домой, поспал часа два (а надо было укладываться, а не спать!) и в 9½ пошел звонить.
Оказывается позвонил я слишком рано. Тук еще ничего не знал, о моем деле ему не было доложено, а Плохотин сказал, что он не успел, т[ак] к[ак] Тук только что пришел. Предложил звонить через час, а на мое возражение о невозможности этого, сказал, что я могу позвонить завтра в 9 ч[асов]. Все мое поведение, как выяснилось потом, было чрезвычайно опрометчиво. Правда, оно об'ясняется тем, что в разговоре со мной Плохотин сказал, что билеты мне дадут скорей всего на 15-ое число.
Итак, я вернулся домой и напившись чаю преспокойно лег спать. Если б я только предвидел следующий день!..
12. Ужасный день, о котором я никогда не забуду...
Утром побрился и вместо того, чтобы звонить Туку (я знал, как это трудно) отправился в Турксиб, где был в 910. Пропуск к Туку мне дали с его разрешения. После двадцатиминутного ожидания, попадаю в кабинет, где застаю Тука и Плохотина. Тук мне вручает ходатайство о провозе дополнительного багажа с разрешительной резолюцией и говорит о том, что билеты {на сегодня} я получу на горстанции у нач[альника] ст[анции] Чеботарева.
Пылкая благодарность, вылетаю из кабинета, даже забыв визировать пропуск. Возвращаюсь, снова бегу вниз.
Забыл упомянуть: я сказал, что сегодня мне выехать трудно.
— Надо выехать, — говорит Тук, — потом билеты не получите.
— Постараюсь! — весело ответил я и поспешил к Гершфельду.
— Прощаюсь, ангел мой, с тобою! — закричал я, ворвавшись к ним в номер.
— Как? — изумленно спросил Гершфельд.
Я об'яснил положение. Видимо, Гершфельду стало очень неловко. Он прежде так много нахвастал, столько говорил о своих связях, о том, что ему билеты достать и устроить багаж ничего не стоит, затем столько времени водил меня и, наконец, направил к мужу кассирши (хотя и это шанс, когда нет никаких других) и вот, оказывается, я сам устроил все без него, да еще как нельзя лучше и быстрее!
Правда, свое поведение он об'яснял тем, что у них разладились отношения с Турксибом, который требует с них один вагон, в котором размещается «Дойна». Но мне то от этого не легче.
В общем, он забормотал:
— Это, наверное, Ленский там говорил...
Впрочем, он сам понял, что это жалкое об'яснение и смущенно замолчал. Я просил его написать отзыв о моей работе (этого я добивался целый месяц!) и он опять отказался писать (он в это время писал ноты) и обещал сделать к часу дня, когда я зайду вторично. С тем я и ушел.
Прихожу к Чеботареву на горстанцию, в кабинете полно народу, все чающие движения воды. Обратился к нему вне очереди, он навел справки, оказалось за мной забронировано два места в международном вагоне!
Как мне вредит эта вечная недооценка самого себя и своих возможностей! Это, наверно, наследие моего бедного, забитого прошлого, эпохи царизма, когда боялся всякого полицейского.
Теперь, я писатель, а это «звание» высоко ценится в Советском Союзе (правда не всегда, напр[имер] в ССП Казахстана оно ничего не стоит!). Мне надо было итти прямыми путями, как я и сделал в конце концов, а я, вместо этого вел переговоры с разными Фурманами и Ленскими (Тут тоже есть смягчающее обстоятельство — нам все уши прожужжали разговорами о том, что билеты достать чрезвычайно трудно, что на это надо употребить недели...)
Итак — международные места! Но почему два? Тут очевидное недоразумение. Я прошу Чеботарева позвонить, но он мне советует лучше самому пойти в Турксиб. Бегу рысцой, вспотел, как мышь (набеду, надел под пальто теплушку, а день очень теплый).
С трудом добился вторичного пропуска к Туку. Причиной недоразумения послужилое мое