При этом я должен действовать раскрепощённо и ВНУТРИ авторского языка. Внутри, а не вовне. Это-то и есть самое сложное. Ибо моя свобода в обращении с первоисточником находится в постоянной зависимости от культурологического массива первоисточника. Нельзя по-русски говорить на китайском языке. Моя любимая фраза из Мейерхольда: «Импровизация в пределах заданной композиции». Будучи ревнителем импровиза, я одновременно слежу за строгим выполнением рисунка, вариативность которого не противоречит умению закреплять.
Режиссёрский театр, надо понимать, ни в коем случае не замыкается на чисто постановочных усилиях, – более того, основная энергия нашей профессии направлена на программирование актёра, которого мы загружаем по полной своими видениями и концепциями. Его Величество актёр – главный передатчик моего и Автора миросознания, и от того, вял он внутренне или наполнен, зависит наш общий успех. Сегодня режиссёры катастрофически мало работают с актёрами. Сказывается пренебрежение «застольным периодом», неумение делать элементарные вещи – анализировать предлагаемые обстоятельства, определять сквозное действие и сверхзадачу, ставить жест, оправдывать мизансцены и вообще строить роль через партнёрство, во взаимоотношениях с сюжетом и с другими персонажами. Даже выявление «события» необязательно. Отсюда игра без правил, выворачивание нутра посредством крика и с помощью других штампов игры, недостойной искусства. Общее падение актёрского мастерства вызвано повсеместным запуском всевозможных коммерческих проектов, осуществление которых держится на «выучил текст и – марш на сцену!», «пипл схавает!». Отягчающим моментом здесь служит этакая неразборчивость актёрского менталитета, понимающего свою вторичность и зависимость от предложений. Спрос есть – и этого оказывается достаточно, чтобы целлулоидную куклу набить какой-то трухой. Все сегодня хорошо смотрятся, а что внутри?
Я знаю знаменитых актёров, которые одновременно заняты в 4-х, а то и в 5-ти проектах. О каком сосредоточении на роли может идти речь?.. Впрочем, если роли – ерунда на постном масле, – почему бы нет?.. Актёр ВОСТРЕБОВАН и – слава богу!.. Популярность – превыше всего!.. Мелькать, мелькать, мелькать – и всё будет окей. Тебя знают, тебя узнают, ты – гений. Этакий пирок во время чумки!
Потеря вдумчивого, сосредоточенного на искусстве актёра сделала Его Величество нищим. Духовно искалеченным существом, продавшим свой талант за паршивую мзду. Вот почему я не приемлю никаких звёзд в своём театре. Они этически не выдерживают испытания – быть в команде. Они, в большинстве своём, порочные. В результате и эстетически частенько никудышные. Амбиций много, а на поверку умеют далеко не всё. Техника хромает, и в голове полно тараканов!.. Классика безжалостна – они выглядят в ней слабаками. Разочаровывают!
Нет, я предпочитаю им свою труппу, которая выстрадала театр вместе со мной и которая выросла невероятно и способна сегодня решать художественные задачи любой сложности и в любом жанре – от мюзикла, цирка, фокусов и акробатики до самого изощрённого, изысканного психологического театра. Во всех спектаклях они разные, потому что спектакли разные. Одним словом, мастера.
И эти мастера наилучшим образом проявляют себя именно в классике, поставленной свежо и трепетно. Классика – это то, что упорхнуло в вечность. Я ловлю и выковыриваю её из вечности, давая ей новую жизнь в пространстве сцены, творю её оживший мир, сообразно своему пониманию его уважительной цельности.
Раскрою свои планы. Но не для того, чтобы Вы одобрили или не одобрили моё видение, а лишь для того, чтобы выявить наглядно ход и подход к классическому произведению, которому в ближайший сезон суждено из литературного канона стать ещё одной театральной версией. «Над вымыслом слезами обольюсь», но это потом, а сейчас дай Бог возыметь этот самый «вымысел»!
В будущей моей постановке «Ревизора», которую я уже решил, как назову – «Новый Ревизор», – Хлестаков предстанет дьяволом, то есть той самой нечистой силой, от которой в каждом своём произведении содрогался Гоголь.
Мейерхольд подошёл близко, можно сказать, вплотную к такому решению, но не воплотил его, только дал намёк мне или кому-то ещё из потомков, чтобы мы могли в этом направлении разрабатывать образ главного героя великой комедии.
Хлестаков – чёрт. А чёрт постоянно перевоплощается, множится, рассыпается и собирается на наших глазах.
Поэтому у меня в спектакле будет семь Хлестаковых.
Вернее, семь актёров в образе Хлестакова.
Почему семь?
А вот пока не знаю, почему.
Хотите 12 – сделаю двенадцать.
Но двенадцать – много, а пять мало.
Пока я вижу именно семь: «P», «Е», «В», «И», «3», «О», «Р» – семь букв. Вот почему!.. Еще соображение: Хлестаков – «фитюлька».
Но семь «фитюлек» – это толпа, это нечто многотипное, многоскульптурное. Массовое. Хлестаков – это куклы Хлестакова, знаки Хлестакова. Городничему снятся крысы. Огромные!
Эти крысы и есть хлестаковщина.
Сам Гоголь говорил, твердил, настаивал: Хлестаков есть «лицо фантасмагорическое». Отсюда будем исходить… «Я – везде-везде».
Значит, множественность Хлестакова – верный театральный ход. И – такого ещё не было. Или – было? Важно другое: Хлестаков – это коллективный призрак. Дьявол во плоти семерых существ. Это семь голов, четырнадцать рук и четырнадцать ног. Его пластическое гротескное поведение – настоящая дьяволиада.
Бог и дьявол… Антитеза или синтез?
Жизнь, переполненная в каждом своём изъявлении борениями этих двух начал, только потому и зовётся жизнью. В мертвечине нет ни Бога, ни дьявола.
Когда мы «везде-везде» упоминаем Бога, нами руководит дьявол. Ибо именно дьявол – везде-везде!
Когда в нас сидит (прячется) дьявол, мы становимся преступниками, для которых Бога нет.
Действия дьявола направлены на подчинение человека себе. Отказ от Бога есть приглашение принять в свою пустую душу дьявола.
В этом смысле появление Хлестакова – человека с пустой душой – в губернском городе означает чисто дьявольскую атаку на заскорузлую замшелую реальность, на тихий болотный быт провинциального российского общества.
Потерявшие Бога людишки подвергаются нападению со стороны нечистой силы и, спасаясь от гибели, срастаются с ней, делают всё, чтобы породниться (в буквальном смысле у Гоголя) с Хлестаковым.
Для того, чтобы это СОЕДИНЕНИЕ пустоты с пустотой (главная пружина действия комедии) состоялось, необходима всеобщая театральная вера в сверхъестественное как в панацею от всех бед.
Хлестаков фокусничает, колдует, фантазёрствует в перекошенном пространстве, постоянно пользуясь ГИПНОЗОМ, ибо гипноз – самое проверенное дьявольское средство воздействия. Он ИГРАЕТ С МИРОМ, превращая его во что хочет. Все чиновники, Анна Андреевна с Марьей Антоновной, все эти Держиморды и унтер-офицерские вдовы – марионетки, игрушки в его руках… Технология дьявола – в управлении ими, как винтиками системы, частичками структуры.
Отсюда – театральность «Нового Ревизора».
Множественность Хлестакова – не просто приём, а колдовское самораскрытие дьявола в сценическом пространстве.
Изо рта Хлестакова вырывается огонь, из его груди