У старого окопа
Словно годы, пролетели
в небе птицы.
Ветер горестной свирелью
не резвится.
За травою не видать
ржу и копоть
и не сразу угадать
дно окопа.
Нет, не радость – это боль
на ресницах.
Нет, не битва – краткий бой
вечно снится.
Видно, пот солоноват —
очи гложет…
Перед кем он виноват?
Чем же?
В чём же?
Плачет седенький солдат
из неробких.
… старый бруствер не видать
Из Европы.
Кто, не помнящие дат,
ищет ссоры?
Кто для будущих солдат
Яму роет?
Надежда Гикал
Живёт в Подмосковье.
Автор шести поэтических сборников хайку и танка:
«Упала радуга с небес» (2004 г.)
«Солнечный дождь» (2006 г.)
«По лунной радуге иду» (2006 г.)
«Сад надежды, любви и печали» в 2 т. (2007 г.)
«Навстречу музыке дождя» (2012 г.)
«Эхо души моей» (2017 г.)
Награждена медалью Московской литературной премии (2015 г.), медалью им. Мацуо Басё (2016 г.), медалью Антуана де Сент-Экзюпери (2018 г.).
Член СП России. Член Интернационального Союза писателей. Руководитель клуба любителей японской культуры «Ветка сакуры».
Анна Ахматова в поэзии, живописи и воспоминаниях современников
Анна Андреевна Ахматова вошла в молодую русскую поэзию в Петербурге в эпоху, названную позже Серебряным веком. В знаменитом ночном кабачке «Бродячая собака» собиралась вся литературно-художественная элита. Здесь, по воспоминаниям Ю. П. Анненкова, «Анна Ахматова, застенчивая и элегантно-небрежная красавица, со своей «незавитой чёлкой», прикрывавшей лоб, и с редкостной грацией полудвижений и полужестов, читала, почти напевая, свои ранние стихи»[1].
Ахматова становится своего рода символом петербургской богемы. Художники, поражённые необычной красотой этой женщины, пишут её портреты, а поэты посвящают ей восторженные строки. Хотя многих она сама опередила, написав с большим сходством свой портрет:
На шее мелких чёток ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шёлка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая чёлка.
И непохожа на полёт
Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А не квадратики паркета.
И бледный рот слегка разжат,
Неровно трудное дыханье,
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свиданья[2].
Необычайно выразительный, почти скульптурный стихотворный портрет создан её другом Осипом Мандельштамом:
Вполоборота, о печаль,
На равнодушных поглядела,
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль[3].
Сам небожитель Александр Блок посвятил Анне Ахматовой строки, воспевающие «таинственное и противоречивое обаяние женской красоты»[4]. Образ прекрасной женщины стилизован под образ испанки – знаменитой Кармен.
«Красота страшна» – Вам скажут, —
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан – в волосах.
«Красота проста» – Вам скажут, —
Пёстрой шалью неумело
Вы укроете ребёнка,
Красный розан – на полу.
Но, рассеянно внимая
Всем словам, кругом звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:
«Не страшна и не проста я;
Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,
Чтоб не знать, как жизнь страшна»[5].
В своих «Воспоминаниях» Ахматова уточняет: «У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в то время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня (Ахматова имеет в виду увлечение Блока Любовью Александровной Дельмас, прославленной исполнительницей роли Кармен. – Н. Г.). Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила» (2, 137).
Литературные портреты Ахматовой передавали не только неотразимое воздействие её необычной красоты, но и печать избранности. В книге «Дневник моих встреч» Ю. П. Анненкова читаем: «Всякий раз, когда я видел её, слушал её чтение или разговаривал с нею, я не мог оторваться от её лица: глаза, губы, вся её стройность была тоже символом поэзии»[6].
Анна Ахматова, по словам С. М. Городецкого, являла собой олицетворение Музы поэзии. Она была самой Поэзией.
В начале века профиль странный
(Истончен он и горделив)
Возник у лиры. Звук желанный
Раздался…[7]
О несомненном ощущении таланта в Ахматовой говорит и О. Мандельштам:
Как Чёрный ангел на снегу
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу, —
Есть на тебе печать Господня[8].
«Печатью Господней» была поэзия. Лишь ей принадлежала душа Ахматовой. Об этой единственной принадлежности – пронзительные строки Николая Гумилёва, который раньше других разгадал эту душу:
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов
Живёт в таинственном мерцанье
Её расширенных зрачков.
Её душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха…[9]
«Златоустой Анной»[10] называла Ахматову Марина Цветаева, не только отдавая ей первенство в поэзии, но и даря любовь своего сердца:
В певучем граде моём купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
– Ахматова! – и сердце своё в придачу[11].
Невозможно рассказать обо всех посвящениях Ахматовой, которые могут составить солидную антологию[12]. Так же, как её живописные портреты могли бы заполнить собой особую, ахматовскую галерею.
Начало XX века – неповторимое время. «Поэзия жила тогда внушениями живописи, а живопись – поэзии»[13]. Образы поэтов служили идеалом для художников.
Анна Ахматова обладала поразительной внешностью. Её современник Г. В. Адамович вспоминал: «…красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворённостью, чем-то сразу приковывавшим внимание»[14].
Это подтверждает и Николай Недоброво, друг Ахматовой, эстет, человек большого вкуса: «Попросту красивой назвать её нельзя, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать и леонардовский