Зверей и людей назначают всеобуч.
И просто приближен для теста ко мне
Лицо обжигающий обруч.
Так что же, он думает, будто я зверь,
Коль в жизни, как в цирке, дурачусь?
И старой системы его револьвер
Не только для тигров арен предназначен.
Животные в очередь встали и прыгают тут.
Одни – неохотно, другие – согласны,
Ведь в обруч горящий каждый летун
Всегда поощрен сахарком и колбаской.
Огня не боюсь я, огонь мне как брат.
Душа моя огненна – в правде и вере.
Но если я прыгну – возврата не будет назад
И в клетке останусь прирученным зверем.
Я клоун, затейник любви и тоски,
Последний кривляка средь правильных граждан.
Я сам выбираю свой путь и прыжки,
С которыми совесть согласна…
Связь времен
Мне Гамлета писать бы, друзья.
В. Высоцкий
Тогда была у нас эпоха из эпох…
В космическую высь вовсю вели полеты…
Но кто в поэзии был истинно неплох?
Не эти же официоза рифмоплеты.
И тот, кто заслонял желанный неба свод
Творцам, мыслителям, стихам Высоцкого,
Теперь до самой смерти славно доживет,
На Соловки позорных дел не сосланным…
И мне иного зла эпоха не благоволит,
Выпрашивает мзду за слог мой в публикациях.
Хоть предъяви им славы будущей гранит,
Дельцы моих времен не станут каяться…
Они и в будущем сподобятся кивать,
Любых эпох успешные любимцы,
Произнося про сгинувший талант слова
Красивые, как блеск медалей проходимцев.
А я кричу везде, что буду знаменит,
Что мне пора за Фауста, за смыслы мира взяться.
Но неподъемного молчанья монолит
На сердце мне поставлен… В небо не подняться….
Вера Горт
Киевлянка до 1973 года. А потом уже в Хайфе и под Хайфой – в Атлите.
Киевская школа № 135, учительница речи (а значит – и вещи, и знака вещего) Эвелина Шорохова – важнейший персонаж из повести жизни Веры Горт, ставшая в 2000 году редактором и корректором ее «Книги Псалмов».
Горьковский институт водного транспорта… Чертежи… Корабли… Ребята и девушки.
Киевский судостроительный завод «Ленинская кузница», «семейное» ее предприятие, так как отработали на нем в сумме сто лет: дедушка, папа, мама и сама Вера.
Супруг Веры Александр – первый и наипридирчивый критик ее текстов – промышляет электричеством.
Дочь Мейталь (что по-русски означает «Росинка») – красивая, 39-летняя…
Из друзей особенно любит преданных, из стран – особенно Грузию, в честь которой написала сонату (словесную, конечно), пересказала (чтоб не произнести бранное слово «перевела») часть эфемер Галактиона Табидзе. Книжица «ЭФЕМЕРЫ» включила и ее собственную «Сонату Грузию».
Третье издание «Книги Псалмов» (царя Давида, жреца Асафа, трех Кораховых сыновей-певцов, Моше-пророка, царя Шломо, Эйтана-мудреца) вышло в 2015 году. Вера извлекла из-под спуда молитвенности Псалтыря их поэзию и выдала ее на-гора современным бытовым и одновременно романтическим слогом, сохраняя верность смыслу, объему строфы и, за редкими обоснованными исключениями, букве. Книга получила премию им. Давида Самойлова.
И вот наконец-то ее собственный поэтический сборник «Вещи и Вещицы», включивший в себя все, что сделано ею на сегодняшний день.
Живет в Атлите под Хайфой. Окна – на уровне крон кедровых сосен.
Тахана́ Меркази́т
Центральная Автобусная Станция
1
Июль изранил и обжег Израиль.
А при жаре —
как при царе:
прогон сквозь строй
под шомполами солнца – в ад из рая —
полуденной порой.
Вот древо цеэла́ в кровавых клочьях.
Ах, что с его спиной… Ах, как клокочет
в сутулых поротых полушарах
с повальным выплеском из рваных почек
кровь… Кровь!.. А не шарлах.
Как были сизы киевские парки!..
Полны́ то снежных, то туманных глыб,
но с неких пор, пастельный мир забыв,
я хайфская, где все посадки – я́рки.
Здесь не найти холодногаммной грядки,
лишь пламенные, василек здесь – миф.
Глаз рвется к морю с круч, но при оглядке
наотмашь алым бликом бьет залив.
Асфальт тягуч – прихватывает пятки.
Подножка. Надпись: «Хайфа – Тель-Авив».
В автобусе – мороз. Снаружи – кроны
казненные!..
Мне хоть бы сквозь стекло
тончайшими перстами взгляда тронуть
их души в гнездах ран, чтоб злу назло
досталась им предгибельная ласка!
Дотягиваюсь – нет, не кровь, не краска,
а лепестки!.. От сердца отлегло.
2
За нами – порт, где каждый трюм, по слухам,
догнавшим нас, хоть мы и резво мчим, —
покачивается китовым брюхом,
столь перегретым, что почти живым;
заразна жизнь! – и мертвые товары
на днищах стали на подъем легки:
меняют позы, ло́мятся из тары
и перекидываются в грузовики;
а те, рыча, стоят уже на трассе;
пеньковые канаты в кузовах
на бухтах привстают, как кобры, в трансе
от редкостного счастья оживать,
заглядывать за борт в соседний кузов,
таких же полный такелажных грузов,
чтоб в параллельной гонке наконец,
под перестук двух дизельных сердец,
с соседским ве́рвием связаться в узел,
навстречу им рванувшимся с колец.
3
Рекой-шоссе плывут стволы секвойи:
полтуловища на прицеп легло,
ствол на стволе, они как плот двуслойный,
их двое, двое, двое, двое, двое…
Сук одного фиксирует дупло
ствола другого, чтоб при встряске врозь их
не повело.
4
Овечьи шкуры, хлопок из Египта…
Я – слишком я, я слишком в стороне
была от груд и ворохов… от флирта
легчайшего… с созданьями извне…
Рекой-шоссе плывут тюки и кипы.
Я чую их нечужеродность: