Константин Комаров родился в 1988 году в Свердловске. Поэт, литературный критик, литературовед. Кандидат филологических наук. Специалист по творчеству Владимира Маяковского, поэзии Серебряного века, современной литературе. Публикуется в российских «толстых» литературных журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», «Урал», «Нева», «Звезда», «Дети Ра» и других. Автор нескольких книг стихов и сборника литературно-критических статей «Быть при тексте». Лауреат и финалист ряда литературных премий («Лицей», «Дебют», «Белла», «Критерии свободы»). Участник форумов молодых писателей России (2010–2019). Член Союза российских писателей. В настоящее время живет в Липецке.
Словесная магия Арсена Титова
Язык, слово и речь в «Повести Букейских лет»
«Повесть Букейских лет» центрирована языком и «замагничена на языке». Языковые темы и мотивы насквозь пронизывают все слои текста.
Язык для Титова – и материал, и способ организации повествования, и объект, и субъект его (слова всегда живы и одухотворены), и сама художественная ткань, и состав волокон этой ткани. В совокупности всё это даёт уникальный стилистический сплав. Язык – живая глина, из которой «лепится» романное здание в симметричности и гармонии его линий. Язык этот звучен, гулок, полиинтонационен, суггестивен и ярок: «Так возопиша и взлайяй к небу товарищ Буркулик», «Мыслим бо есм аз яко орел по вздуху паряйяй! Телесовием же вельми огрузен есм аз яко бы аз отчем вепря имыя! Отверзи вепревье, воздай соколье, преблагий, многим крестотворением отвещу, велие храмовье тебе взвдвигну!» Густая звукопись, стяжение согласных, звукоподражания, элементы старославянской фонетики и графики, внимание к потенциалу каждой «буквицы» – всё это работает на оживление и «утепление» повествовательной речи, совпадая с психологической характерологией букейцев и общей мягко-добродушной интонацией рассказчика. В языке нет ничего лишнего, а языковые реалии описаны с особой, отеческой ласковостью: «Пиркуш же услышал от него последнее слово с лишней буквицей. “Вижу я здесь синее солонце!” – услышал Пиркуш».
К слову сказать, приёмы смешения разных лексических и стилистических пластов, встраивания в текст старославянских языковых элементов разных уровней Арсен Титов начал успешно применять ещё в первых своих вещах, задолго до того, как приёмы эти стали мейнстримом и пышным цветом расцвели, например, в заслуженно популярном ныне романе Евгения Водолазкина «Лавр».
Язык у Титова – это и звучные имена персонажей (кажется, среди источников книги была и «Философия имени» Павла Флоренского), и реалистично-экзотические топонимы, где происходит действие. Фактура названий, наименований особо важна для писателя, создающего эпос в духе магического реализма, своеобразный «букейский» извод «Ста лет одиночества» Габриэля Гарсии Маркеса. Слово предстаёт как имя, а имя – как слово: «Знаю я имя себе! – младенец из пелен своих матери отвечает. – Коли ты меня в такой час родила, то имя мне Пиркуш, имя мне Угрюмоликий!»
Посмотрим, как метатема, метаобраз и лейтмотив языка реализуют себя во второй и третьей частях титовского романа.
Время действия второй части романа – «первые времена». Язык «первых времён» рождается, по сути, из ритуала, шаманизма (он в романе гротесковый, но постоянный), когда процесс называния, собственно, материализует названный предмет, даёт ему существование. Рождаясь сам, язык порождает и мир, и поэзию, которая в эпизоде сочинения «первых стихов» предстаёт как «поиск божественного». Титов подвергает художественному осмыслению все без исключения функции языка (коммуникативную, номинативную, когнитивную, аккумулятивную и т. д.), и изобразительно-выразительная функция, отвечающая за поэтический потенциал языковых единиц, играет среди них первостепенную роль.
Язык – синоним народа в аспекте его целостности. Не случайно одним из существенных пластов романа является лингвистическая метарефлексия – развёрнутые и самостоятельные отступления об истории слов, неотделимой от истории народа, являющихся благодатной почвой для его становления. Вот один из примеров такого «экскурса», сразу опрокидывающего историю языка в историю его этнического носителя. Особенно нагляден отрывок о происхождении наименования букейцев: «Самым достоверным объяснением имени букейцев нам кажется с языка восточного народа киданей, – так табличка знание коз старому Пируа вещает. – Ведь в их языке и в языке букейцев столько много созвучий, что иной порой приходят люди в неподдельное изумление. Если букейское слово “женщина” у иных народов произносится: кали, рефика, фрау, зуда, ус, – то кидани называют ее “фужень”, то есть человек так себе, фу, что совершенно совпадает с букейским мнением, выраженным присловием “Курица не птица, баба не человек!”. “Пиво” в том же порядке иные народы называют: луди, бира, бир, йий, баганы. Кидани же говорят его “пицзю”. Угнетение они называют “босяо” – и разве это не есть букейское слово “босяк”! Вместо слова “умирать” кидани говорят слово “сыван”, то есть саван». Таким образом, фонетическая плоть слова становится писательской оптикой автора, «точкой входа» в рассказываемую историю.
Титов описывает становящееся время становящегося языка, когда «хазарейцы еще знали свой язык», а «долины были полны тьмой, и жизнь долин пугала», а женщины способны зачать от одного «взгляда ночного, решительного и твердого». Поэтому многие диалоги героев представляют собой свёрнутые лингвистические «дискуссии»: «-Зачем мне этот дет на глиняном ног? – спросил он про глиняных младенцев у своей женщины, именуемой Солнцеликой.
– Не дет, а дите. И не ног, а ноги, ибо две видишь! – поправляла Солнцеликая, и суть поправок заключалась в том, что она была чужеземной царевной, предположительно из древнего народа хеттов, и Мириан, жалея ее, одинокую, пытался говорить с ней на ее языке».
Такое «коверканье» слов идёт только во благо тексту, насыщая его здоровым умилением, хорошей сентиментальностью, душевностью. А главное – даёт почувствовать саму магму, цитоплазму, сусло «выпекающейся» в горле на наших глазах речи. Становление языка знаменует демиургическое становление времени и пространства – Букейской цивилизации.
Титову ведома глубинная неслучайность созвучия слов «читать» и «чтить». Пусть букейцы – люди и не особо грамотные, но языковое чутьё у них развито чрезвычайно остро, и порой они буквально «считывают» смысл с голоса, а главное в этом считываемом смысле – чувство непрерываемое™ связи времён, единой родовой линии.
Постоянные языковые искажения, смешения разных языков, лексических и грамматических пластов становятся мощным средством сделать ощутимой саму плоть художественного слова, взрывают само его «нутро», его «внутреннюю форму». Это не топорное смешение «французского с нижегородским», но виртуозная художественная работа, вызывающая в памяти, среди прочего, стихотворение Маяковского «Барышня и Вульворт», где англоязычные слова во всей шероховатости их фонетической транскрипции мастерски вплетены в диалог:
Сверху
разведывают
звёзд взводы,
в средних
тайпистки
стрекочут бешено.
А в самом нижнем -
«Дроге со́да,
грет энд фе́ймус ко́мпани-не́йшенал».
Из частных языковых мотивов романа можно отметить также мотив перевода, являющийся лакмусом важнейшей для Титова темы человеческого понимания ⁄ непонимания. Разные народы и