Кстати, Мильчин в рецензии для портала Виго вообще говорит о том, почему к данной книге – да и ко всем произведениям Яхиной – нельзя подходить с меркой исторического соответствия: «Яхина пишет не исторические романы… Жанр Яхиной – притча. Эшелон на Самарканд – это, конечно же, Ноев ковчег, а красноармеец Деев не кто иной, как Ной. При этом он и комиссарша Белая – Адам и Ева на пустой земле; среди деяний Деева постоянное присвоение всем персонажам имен и прозвищ, а это как раз работа Адама. Но Деев еще и Моисей, ведущий свой народ в Землю обетованную…У Яхиной густо от метафор и отсылок, так было и в предыдущих книгах, но здесь этот прием особенно ярок».
Я вижу «Эшелон на Самарканд» так же. На мой взгляд, притчевость и метафоричность этой книги виной тому, что с нею что-то, как сейчас принято говорить, «не так». Эта история о спасении голодающих детей благодаря горю невинных и слабых должна была звучать надрывнее двух ранних книг Яхиной, где страдают взрослые, к тому же неоднозначные. Но увы: трагизма в ней столько же, сколько в советском неологизме «голдети», коим пестрит книга.
Из книг Яхиной наиболее органична в моих глазах «Зулейха». Не зря писательница говорила в интервью (https://rg.ru/2015/11/18/yahina.html) 2015 года, что воспользовалась для ее сюжета историей своей родной бабушки. Правда, бабушке было семь лет, когда их семью раскулачили и сослали на приток Ангары. Следовательно, судьба самой Зулейхи основана на биографиях более старших членов рода. Но это не так важно. Память рода, личная связь с глобальными событиями – мистическая и сильная вещь. Полагаю, она и водила пером Яхиной, когда та писала «Зулейху», и сообщила ее тексту какое-то особое вдохновение и эмоциональность (и то, что книга написана «картинками», как сценарий, видимо, из остроты авторских переживаний и сложилось). Тем самым меня роман о Зулейхе и впечатлил.
Вторая книга Яхиной, «Дети мои», по словам автора, была построена намеренно таким образом, чтобы как можно больше отличаться от первой. Потому она и подана не как сценарий, а как литературный текст. Потому в ней действуют не татары, а немцы Поволжья (хотя Яхина говорила, что в начале задумки был роман о татарском мальчике, попавшем в немецкую семью, – но выходило так похоже на «Зулейху», что она отказалась от этой идеи). То есть человеческая заинтересованность в изложении драмы рода сменилась заинтересованностью писателя сочинить и преподнести историю «незнакомого» ей человека.
Думаю, именно эта мотивация и сработала. Яхина придумала образ немого Якоба Баха, живущего «изнутри, ощущениями» и сочиняющего сказки. Основным ключом к этому роману автор называла мифологию и немецкие сказки. В итоге «Дети мои» напоминают сильно разросшуюся сказку братьев Гримм – а они, известно, не для детей, а для взрослых, очень жестокие и чаще всего не нравоучительные, а подобные стихийному бедствию. Так что роман о Якобе Бахе и его богоданной семье удался как страшная сказка.
Возможно, успех рассказывания романа как сказки Яхина захотела повторить и в третьей книге. Но теперь сделать эту сказку не жуткой, а назидательно-оптимистичной (что гуманно). Именно потому роман помещен в изначально сказочную условность. Помимо 1923 года, Циденков указывал на то, что эшелоны с «голдетьми» из Казани отправлялись не в Туркестан, а в Сибирь, а на Самарканд был снаряжен всего один такой поезд. Но Яхина писала не о следовании того конкретного поезда и даже не давала собирательный образ санитарных эшелонов с беспризорниками. У нее отбытие эшелона на Самарканд – типичный сказочный ход, когда героя отправляют в далекое и опасное путешествие. Как Геракла за яблоками Гесперид. Как Ивана-Царевича – за Кощеевой смертью. Или как Федота-стрельца – за тем, чего на белом свете вообще не может быть.
Исходя из мифологии, облегченной в фольклоре и иронизированной у Леонида Филатова, развивается стандартный сказочный сюжет «Эшелона на Самарканд». Из сказки, как мне кажется, взято и то, что эшелон прибывает в Самарканд с пятьюстами детьми, как и вышел из Казани, несмотря на то, что в пути голод и холера погубили много мальцов, и их имена в одном месте перечислены эдаким мартирологом. Деев со своей невероятной мягкотелостью, предметом ненависти комиссара Белой, подбирал по пути всех обездоленных детей, обещая всех прокормить и доставить до Самарканда, – вот и оказался счет ровным. Но за этим материалистическим объяснением проглядывает сказочная реальность: то ли механизм действия живой воды, то ли целительная сила матери-Земли…
В довершение к фольклорно-сказочным мотивам роман богат отсылками к Священному Писанию. Что отлично подметила в «Медузе» Галина Юзефович: «Из реальной национальной и общечеловеческой трагедии писательница конструирует добрую сказку, позитивную притчу в условных исторических декорациях, на манер булгаковского Иешуа восклицая “все люди добрые, игемон” и от души ожидая, что читатель разделит ее просветленный оптимизм».
В это высказывание Юзефович вложила главный упрек роману по художественной части: «Эшелон…» выглядит очень «сделанным» из-за благой цели благостности, извините за каламбур. Книга сконструирована так, что бросаются в глаза не одиночество и голод несчастных детей, не гуманитарная катастрофа начала 1920-х годов и даже не отмеченная выше коллизия несоответствия действительности документам, благодатная для исторической прозы. Если бы роман Яхиной строился на том, как Деев не может найти нигде помощи, потому что голода в СССР уже официально нет, вышло бы совсем иное повествование.
Но Яхина сосредоточилась на том, что детям все кругом считают своим долгом помочь. А как иначе, если в сказках всегда так происходит? Иван-царевич целится из лука в утку, а та кричит: «Не губи меня, я тебе еще пригожусь!» – и ведь действительно, пригождается, но нескоро, а пока милосердный Иван пропускает обед. Как обходится без добычи и, соответственно, без еды путешественник за Кощеевой смертью, сказка умалчивает. Но в романе так не получится: маленькие пассажиры поезда хотят есть. Поиск пропитания для них становится главной заботой начальника эшелона Деева и комиссара Белой – и краеугольным камнем книги. И начинают вершиться друг за другом добрые дела в совершенно сказочных коннотациях…
Чтобы босые дети добрались из детдома в эшелон, Деев выпрашивает в военной академии сапоги у кавалеристов: «Одна тысяча штук, пять сотен левых и пять сотен правых… Кавалерийский сапог был так велик, что некоторые дети могли бы поместиться в нем целиком». Командир академии (из царских офицеров)