А потом он затушил спичку и, откинув назад шевелюру характерным резким движением, прижал голову и лопатки к шершавой стене и так медленно начал сползать вниз, словно обтирая и одеждой, и шевелюрой каменную кладку. И я слышал, как скреб его плащ о каменную поверхность, и понял, как ему было тяжело держать спичку, стоять здесь, в темном переходе, спиной к спине с одиночеством, сжимая застывшими от холода пальцами щепку – последнюю надежду Одиссея, последнее оружие Ноя. Было видно, как он устал, как он измотан бесконечными шатаниями, бесконечными переходами…
Позже, стараясь не отстать от него ни на шаг, я увидел на его плаще пять маленьких колец, расположенных на спинке в олимпийском порядке. А тогда я лишь слышал, как кольца скребутся о стену, словно это не кольца, а пальцы атлета, сжимавшего до последнего свое копье – свою маленькую спичку.
Отпуская себя в пропасть, он сполз до конца по стенке, полностью сев на пол, но еще долго держал горящую спичку в руках, пока пламя обжигало его грязные длинные ногти. Он по-прежнему держал спичку, не выбрасывал, и тогда огонь начал облизывать пальцы, а после третьей или четвертой затяжки склонился к луже и пустил еще не потухшую спичку в одинокое плаванье, словно та – корабль с алыми парусами, а лужа – это море посреди перехода.
Трудно объяснить, но я сразу понял, что он герой, титан. Точнее, я представил себе его таковым, словно его пальцы – пальцы дискобола со скульптуры, вцепившегося в диск солнца-коробка из последних сил. Но возможности его не безграничны, пальцы разомкнулись, как порванные звенья цепи, выпуская факел из рук, отпуская спичку в дальнее плаванье.
3
Этой игры в спички-коробки-корабли, в морской бой, мне было достаточно, чтобы пойти за ним по пятам. Хотя он все еще сидел. Но я знал, что он обязательно поднимется. Встанет и пойдет. Но прежде чем подняться, ему надо было достичь нужного состояния поражения или озарения.
И чтобы подтолкнуть процесс, я решил задеть этого нищего бомжа в своей обычной задиристой, издевательской манере. Мол, чего ты здесь пытаешься высидеть? Иди уже домой! Подавать здесь больше не будут. Метро закрывается, и даже пьяные стараются ночью перейти улицу по верху.
– А я не ради денег здесь слоняюсь, – оторвавшись от спички, посмотрел на меня бомж.
– А ради чего?
– Чтобы проверить одну теорию, – сказал он.
– Какую еще теорию? – я даже подвинулся поближе, чтобы лучше расслышать. Хотя и вблизи я многое не понял.
– Физическую теорию. Я ведь физик, а у меня есть друг математик, и…
… И тогда он мне рассказал про того своего друга, который однажды заявился к нему и сказал, что сделал сумасшедшее открытие. Он, тут я пересказываю своими словами, как понял сложную научную конструкцию, вдруг открыл, что если покрутить тумбочку, то можно выйти в другие миры. Про крутящиеся столы и иные миры я что-то слышал, а вот тумбочка или стул – это было что- то новенькое.
Друг его, как я понял, занимался алгеброй и топологией. И по его расчетам, из крышки можно сделать вселенную, а из кружка нельзя, потому что в кружке дырка, а это разрыв пространства. А топология, как мне тут же в общих чертах и на десяти пальцах и двух коленках, быстро, почти скороговоркой, пытался объяснить бомж, это такой раздел математики, изучающий в самом общем виде – явление непрерывности, а в частности – свойства пространств, которые остаются неизменными при непрерывных деформациях.
Хотя с другой стороны, во вселенной есть черные дыры, а это такой сокрушающий разрыв пространства, и вот сейчас он, физик, как раз пытается разобраться с черной дырой, поглощающей энергию света и тепла… И для наглядности эксперимента, чтобы совсем не «оторваться от земли» и не «съехать с катушек», он выбрал переход и лужу, как аналог черной дыры, а переход под Невским – как аналог адронного коллайдера, построенного в Альпах, там, где Ганнибал совершал свой переход.
Я не очень поверил в рассказ бомжа, принимая его за больные фантазии, но в то же время слегка приуныл. Мне показалось очень красивым сравнение лужи в неосвещенном переходе с черной дырой. А самого перехода – с коллайдером. Потому что иногда мое тело и душу так ломит от черной тоски по Мелиссе, что, кажется, здесь, в переходе, я сам распадаюсь на нейтрино, а потом соединяюсь в измененном виде.
Но этого никто не замечает, и люди, спешащие по своим делам и сталкивающиеся нос к носу, как разогнанные протоны и тяжелые ионы, и вызывающие столкновением целый каскад частиц, тоже этого не замечают. Они бегут по своим работам и к своим проблемам, осыпаясь с ядер верхней атмосферы до уровня грешной земли.
4
Да, меня это заинтересовало. Очень заинтересовал вопрос, когда черные дыры и энтропия поглотят все, ведь потом никак нельзя будет построить правильную вселенную. Вселенную определенного, удобного для каждого типа, согласно топологии.
– А этот ваш друг-математик, – осторожно поинтересовался я, – он реален, он еще живой или его тоже поглотила черная дыра?
– Почти поглотила. Мы с ним познакомились в доме ученых на званом ужине в честь самых крутых академиков города, – расцвел бомж Алистер, словно вновь оказался на шикарном приеме, – я занимался другими цацками, но мы с ним сразу нашли общий язык. Потому что за время банкета он ни разу не притронулся к еде, и мы весь вечер проболтали о квантовой механике…
Далее для меня шли непонятные термины, но слова «цацки» и «проболтали» как-то выбивались из общего ряда и немного смешили меня.
– Ага, братишка, – подводил к завершению свой рассказ бомж, – а в конце вечера мой друг-математик предсказал, что однажды он покрутит тумбочку так, чтобы из окна моей квартиры открывался вид на окна психбольницы, куда его скоро упекут. И однажды, братишка, так и произошло. Я просыпаюсь, подхожу к окнам, чтобы раздвинуть шторы, и вижу напротив своей квартиры не обычный дом с кофейней, а окна психбольницы, а там своего товарища.
– Да ладно. Прямо как в игре в наперстки?
– Ага, представляешь, все так и было, как в наперстках