Все чушь, чушь от первого до последнего слова. «Верить, надеяться, уповать». Что там еще? А, довериться ему! Тому, кто сверху, тому, кто всесилен! Тетя Варя, славная, добрая больничная нянечка — такая бабулечка из русской сказки — уговаривала Анну пойти в храм. До него, кстати, рукой подать, прямо на территории больницы, сейчас во всех больницах есть или храмы, или молельни со свечками и иконами.
Как уговаривала! Была и такая услуга — для неходячих больных вызов батюшки непосредственно в палату.
— Ну нет, никогда ничего у него не просила и сейчас не буду, — ответила Анна. — Нехорошо как-то — вот только мне плохо — и сразу к нему? А когда было нормально, не обращалась, не благодарила за то, что все хорошо? Нет, это неправильно.
Тетя Варя пыталась убедить Анну в обратном:
— Ему все равно, когда к нему обращаются! Он мудрый и добрый, все понимает и детей своих не разделяет! Поедем, Анют, я тебя отвезу! Хуже не будет.
Анна мотала головой:
— Нет, я пока не готова. А раз не готова, то это неправильно.
— Упрямая девка, — так называла ее тетя Варя, — упрямая и лытая!
— Лытая? — улыбалась Анна. — А что это, теть Варь? От какого слова?
— От какого, — ворчала тетя Варя. — Ни от какого! Еще будешь кучиться, дай боже успеть приобщиться, а то так и будешь скудаться.
Потом Анна все-таки вытрясла из бабули: «лытая» — «упрямая», «отлынивающая», «приобщиться» — «поверить в бога», «кучиться» — «просить», «умолять», а «скудаться» — «хиреть», «недомогать».
Откуда Варвара Степановна, прожившая в Москве сорок лет, сохранила эти слова? Оказалось, что так говорила ее бабушка, Никития Порфирьевна, воспитавшая сиротку Вареньку в далеком уральском поселке Сырань.
— Сама за тебя помолюсь, — сурово поджав губы, говорила тетя Варя, — раз уж ты такая дурная.
Анна махала рукой. Ей было на все наплевать, на все и всех, за исключением дочки Маруси.
В одном врачи были правы — Анна женщина молодая, а в остальном… Никакая она не спортивная. Сто лет назад, в далекой молодости, три года занималась фехтованием и полгода гимнастикой, но все давно в прошлом.
И никакой оптимисткой она тоже не была. Правда, и пессимисткой тоже. Себя она называла реалисткой, и это была правда. Жизнь она воспринимала с большой долей сарказма и даже цинизма.
Врачам она не верила, потому что видела — есть случаи, когда они сами ничего не знают. Такой случай был у нее.
Встанет Анна из инвалидного кресла или останется там навсегда? Ну да, пятьдесят на пятьдесят, она помнит. Ну да, зарядка, разработка, реабилитация, массажи и тренажеры, понятно. В общем, на ближайшие года два, а может, и больше она должна стать Маресьевым — биться, бороться, упорствовать. И главное — верить.
За две недели до выписки к ней пришел молодой и симпатичный доктор — стильный, с аккуратно подстриженной бородкой, в модном виднеющемся из-под халата дорогом свитере, в хороших, явно не дармовых туфлях, пахнущий неизвестным, но очень приятным, холодящим, как ледяной лимонад, парфюмом.
— Иван Андреевич, — представился он и кивнул на стул у кровати. — Позволите?
Анна равнодушно кивнула.
Сколько их было, этих светил? Кого еще нашел Калеганов? Нового гения нейрологии, модного экстрасенса, а может, бородатый красавчик Иван Андреевич — шаман? Шаманы нынче в почете. С Калеганова станется.
Калеганов считает, что все способы хороши — все, лишь бы поправиться. Ну и ему так комфортнее — прислать, заказать, оплатить. Он приличный и порядочный человек, все это знают. И в судьбе своей пострадавшей любовницы принимает большое, просто огромное участие — как приличный и порядочный человек. Он привозит в больницу не банальные цитрусовые, а, например, черную икру, потому что это повышает гемоглобин. И красную тоже, но это так, на всякий случай. «Не хочешь — отдай сестричкам или больным». Рыбка красная, рыбка белая, холодного копчения, горячего. Настоящий французский рокфор, цена ему — страшно представить. «Ты любишь рокфор, я не ошибся?»
Ты не ошибся. Ты, кажется, вообще не ошибаешься, Дима. Ну и дальше — малина, голубика, клубника. Баллон сладких сливок для ягод. Пирожные из «Волконского», шоколадные, ручной работы конфеты, про цену лучше не думать.
Букет ландышей посредине января.
Не мужчина — мечта, таких не бывает. Ей все завидовали. «И даже не муж, а любовник? Везет же, а с виду ничего особенного, обычная женщина. Ну да, ничего плохого, да и больница никого не красит, и боли… Но счастливица».
Он с виду обычный, ничего примечательного, но и плохого не скажешь, даже если захочешь, — роста среднего, фигура нормальная, волосы темно-русые, лицо обычное, каких тысячи, не красавец, но и не страшный — обычный среднестатистический тип. Зато деловой, обеспеченный, щедрый, свой бизнес, три раза в год заграница. Летом Европа, зимой горы или теплые моря, выбирай.
Она выбирала. Капризничала. Ей казалось, что надо капризничать — так делали все. Все женщины небедных мужчин. Сначала ей было смешно, а потом попробовала сама. Стало еще смешнее. А Калеганов ничего не понял. У него вообще отсутствовало чувство юмора. «Человек без чувства юмора — моральный инвалид», — говорила бабуля.
Но на инвалида Дмитрий Калеганов был не похож.
Человеком он был серьезным и молчаливым, скупым на слова. Исключительно все по делу: что нужно, когда и сколько. Жадным он не был, но и широким, с жестами, тоже. Он был разумным, этот Дмитрий Калеганов. И почему-то Анну это раздражало. Может быть, потому, что она сама была неразумной? Еще какой неразумной была Анна Воскресенская, просто верх неразумности! А может, она просто его не любила?
Без всяких там «может» — она его не любила. Потому что всю свою жизнь любила другого — такого же неразумного, как и она.
Да нет, не так. Совсем не так: она любила не неразумного — любила она ужасного! Не человека, а монстра. Лживого, неверного, по-идиотски и неоправданно отчаянного, безответственного, не умеющего держать слово — в общем, конченого разгильдяя и, по определению близких, просто подонка.
Он и был таким. За что-то же она его любила? Любила, страдала, проливала море слез, верила, ждала, вздрагивая от телефонных звонков. Бросалась на шею, выгоняла. Клялась, что больше никогда, никогда! Потому что прощения этому нет. И принимала снова, дрожа от нежности и желания.
А еще кормила, поила, стирала одежду, покупала новые свитера и джинсы, прощала в который раз, стыдясь самой себя, и снова верила, что все исправится. Да нет, конечно,