– Предложите ему другие даты для встречи, – говорит Каттанео, и его голос становится фоном, белым шумом, который заглушает беспокойный ритм моего сердца.
Я обращаюсь к Фу Ифаню, продолжая разговор, но все мои мысли сосредоточены исключительно на Хантере. Сердце просит доверять ему и только ему. Тем не менее, нечто более глубокое в моей душе неумолимо твердит снять розовые очки и перестать обманывать саму себя.
Когда заседание завершилось, Каттанео любезно предложил проехаться наедине по городу, и я, вцепившись в свою изматывающую апатию, дала согласие. Внутри была такая пустота, что перспектива отправиться в финальную поездку жизни казалась мне чем-то незначительным. Сев в машину, он жестом предложил мне занять место рядом с ним.
– Итак, Галатея, я хочу отвезти тебя в одно место, которое, я думаю, тебе очень понравится, – говорит Каттанео с намерением, внезапно сворачивая на безлюдный перекресток, где деревья и кусты образовывают зеленую стену, скрывающую от посторонних глаз все и вся.
– Я ведь все верно перевела, или из-за моего опоздания вы собираетесь заставить меня копать себе могилу? – я пытаюсь разрядить обстановку глупой шуткой, которая сейчас уже не кажется мне смешной.
– Нет, – он смеется, – я хочу показать тебе место, которое дарит мне приятные воспоминания.
Когда машина останавливается у старого дома, стоящего в одиночестве на краю цивилизации, я чувствую, как сердце начинает ныть с новой силой. Его двери скрывают больше, чем кажется на первый взгляд.
– Если честно, то у меня есть сомнения, что мне здесь понравится, – признаюсь я, завернув сомнение в сарказм.
– Ты еще не была внутри, – его слова виснут в воздухе, прежде чем он открывает дверь и приглашает меня следовать за ним.
Когда мы входим, меня моментально откидывает назад, на девять лет в прошлое, словно какой-то неведомый проклятый механизм времени вращает скрытые шестеренки моего сознания.
Передо мной та самая комната: диван с выцветшими пятнами, сломанный телевизор на потрескавшемся полу, давнишние темные следы на ковре и одинокий торшер. Но самое главное – это запах, который наполняет меня горечью и болью. Запах неизбежности и тьмы, запах моего прошлого, того прошлого, которое я так отчаянно желаю забыть. Теперь оно возвращается, обрамляя все вокруг вязким облаком удушливой памяти.
К горлу подступает не просто комок, а настоящая лавина отвращения, готовая вырваться на свободу. Мой взгляд отчаянно ищет опору – хоть что-то, кроме этой удушающей атмосферы.
Каттанео склоняется над торшером, пытаясь вкрутить лампочку, и в его движениях видится нечто страшно обыденное и в то же время невероятно зловещее. Меня начинает тошнить.
И только тогда до меня начинает доходить вся суть происходящего. Я осознаю, что это место – уникальный пазл моей разбитой души, кусочек прошлого, без которого не собрать полноценную картину моей истории.
***
Темная комната или это мешок на моей голове делает все темным и мрачным? Этот вопрос стучит судорожным ритмом в моих висках, заставляя тело содрогаться от каждого рывка и тряски места, в котором я нахожусь. Шум проникает в мои уши сквозь плотную ткань и глухо отдается в груди. Но самое страшное происходит внутри.
Я пытаюсь пошевелиться, но от боли тут же перехватывает дыхание. Острая, грубая и безжалостная веревка сжимает руки, оставляя болезненные, красные следы на коже. Она будто бы ревниво заключает меня от любой надежды на свободу. Низ живота ужасно ноет после странной манипуляции, которую с нами проделали перед тем, как поместить сюда.
Внутри меня что-то сломалось, как хрупкое стекло. Не плачу, не кричу. Эти чувства больше не имеют власти надо мной, но боль все же проскальзывает, когда я осознаю, что Мида страдает так же.
Я слышу ее тихие всхлипывания, которые звучат громче любой разрывающей ушные перепонки музыки. Я помню, как Дион любил на всю включать свою тяжелую музыку, от которой стены содрогались, поэтому я знаю, что могу сравнить эти звуки с теми.
Сколько мы уже в этом темном аду? Часы и минуты потеряли смысл, их поглотил один длинный момент боли. Боли, которая будет преследовать меня оставшуюся жизнь, если я проживу еще хотя бы день…
После того, что он сделал с нашими родителями, вряд ли нам подарят шанс на нормальную жизнь. Нормальной жизни у меня и Миды больше не будет никогда. Не после всего того, что мы с ней увидели. Не теперь.
– Тея, ты здесь? – ее голос звучит сдавленно, словно из-за мешка он устремляется в бездну, и я не могу его услышать.
Тихие всхлипывания Мидырассыпаются по темноте, наполняя комнату призрачным эхом. Я чувствую, как мой собственный голос, если бы я решилась заговорить, застревает где-то в горле. Что-то внутри меня, возможно, отказывается признавать действительность или защититься, разграничив чувства от того, что сейчас происходит.
– Да, я здесь, – отвечаю, впитывая эти слова через черствость мешка и стянутость веревок. Мой голос звучит ровно, но каждый его оттенок скован холодной реальностью.
На мгновение мне кажется, что наши руки, хоть и связаны, ощущают друг друга через агонизирующую связь, крепче, чем узлы этих веревок. Острая боль от них соглашается с болью внутри, каким-то странным образом подтверждая, что мы все еще живы.
Мида продолжает всхлипывания, а я просто слушаю. В мире, где каждый звук становится раной, наше горе – это единственная жизнь. Я не могу утешить ее, я не могу утешить себя, но, пока что, мы можем быть вместе, быть якорем друг для друга, который держит нас, когда все вокруг рушится.
– Мы должны жить, – говорю я спокойно, будто выслушиваю дождь за окном, а не признаю ужасное положение, в котором мы оказались. Дрожащий голос звучит уверенно, несмотря на все, что мы пережили.
В темноте я не перестаю видеть оскаленное лицо того человека, который разрушил нашу жизнь в одно мгновение, отобрав все самое ценное.
Все еще существует отдаленная надежда, тусклая, но фокусирующаяся на одной сомнительной правде: до тех пор, пока мы дышим, сбежать из этого кошмара можно. Даже если холодный воздух вокруг становится толще. Даже если небо, которого я не вижу, кажется воображаемым.
Мида не отвечает, и звуки ее плача медленно преобразуются в глубокое дыхание ритмом, как у неспокойной мелодии, которая все никак не может обрести покой.
Я остаюсь на месте, как камень в бушующем море, и вместе с ней, где-то внутри себя, начинаю