Коллективная ответственность — это разновидность нормы при общинном складе. «Лес рубят — щепки летят», известно же… Вот и не обратили народные массы внимания на то, что в горящих домах порой оказывались родственники бандитов, даже не всегда знавшие, чем занимаются отцы семейств.
А ночью, когда на окраинах плясала багровая народная месть, подогретая винными лавками, к несчастью своему оказавшимися слишком близко к глухим углам, в Ишим с трёх сторон вошли сто тридцать первое, сто тридцать второе и сто тридцать третье отдельные соединения внутренней стражи.
Раньше одного их вида хватило бы, чтобы успокоить бунтовщиков. Но что начиналось с ежевечернего пения, должно было закончиться лопнувшим котлом парового отопления. Я это знал точно, а вот местным властям явно не доставало своего Булгакова, Ильфа и Петрова, да и солнца русской поэзии с его меткими высказываниями.
Обитатели шести глухих углов, уже изрядно подогретые, решили, что стража пришла защищать подлецов и предателей. А раз попрана справедливость и сгорел сарай, то и хате пылать. Первые выстрелы прозвучали под утро, и вскоре стрельба охватила весь квартал.
Будь на месте Иванова Дашков, он бы, пожалуй, додавил. Князь был решителен и полумер не признавал. Да и три Рюриковича в кремле его бы поддержали. Но слово Иванова оказалось весомее. А мой совет, вовремя обронённый за завтраком, лёг на благодатную почву.
Внутренняя стража оградила глухие углы кольцом, не пытаясь штурмовать и давая огню гнева перегореть самому. Жертвы всё равно были неизбежны, но так их должно было оказаться меньше.
Увы, когда кончается вино, в ход идёт самогон. Судя по долетавшим сведениям, самогонщики не стали геройствовать, а лишь горевали об упущенной выгоде, великодушно пожертвовав свой товар «на нужды страдающего народа». И этих запасов хватило ещё на трое суток.
Кучеряво живут, да, с такими-то запасами? Ещё спросите, чего это у нас хлеб и сахар зимой дорожают…
— Они уже почти угомонились, — заметил я.
— Да, так и есть. А пару дней назад я сомневался, что они вообще когда-нибудь успокоятся… — спокойно ответил Иванов, а затем обернулся и с подозрением глянул на меня: — У вас случаем пророческий дар, как у Волковой, не открылся?
— Зачем он мне, если я сам взрослел в одном из таких углов? — очень натурально удивился я.
А затем не удержался и тоже подошёл к окну, куда смотрел опричник. С последнего этажа дворца в кремле открывался вид на весь Ишим. Вдали вставали дымы пожарищ, а сердце города тревожно притихло в ожидании развязки.
И всё же было ясно: бунт шёл на убыль. Слепая ярость толпы выдыхалась, уступая место усталости и похмелью. В глухих углах, как по волшебству, сменились «уважаемые люди» среди бандитов. А население, выпустив пар, стало мало-помалу расходиться по домам.
Но даже последние тугодумы понимали: так просто дело не кончится. И если глухие углы никто трогать не будет, то со всякими мутными личностями, которые в эти тревожные дни возвысили голос среди студентов пандидактиона, простых работяг и даже дьяков в чайных комнатах небоскрёбов, власть обязательно разберётся.
В этом мире бунтов было мало не потому, что люди другие. Просто власть, растерявшаяся в первые дни, точно знала из исторической памяти, что делать после беспорядков. А после надо было вылавливать тех, кто пытался ловить рыбку в мутной воде. И для этих людей каторга была лучшим выходом из положения, в которое они сами себя загнали.
Всех, кто имел глупость призывать к чему-либо во время беспорядков, «тайники» взяли на карандаш. И страдать гуманизмом, который здесь никто так и не придумал, власти не собирались.
Гуманизм хорош в правовом обществе, где законы выполняются, полицейские работают с преступниками в обычном режиме, а люди, в общем и целом, не склонны желать соседу смерти — только разорения и позора.
А когда закон попран, наступает время силы. И заканчивается оно совсем не тогда, когда заканчивается попрание закона, а когда каждый, кто решил попрать закон, получил своё. Око за око, зуб за зуб, а тем, кому не повезло — земля к земле, пепел к пеплу и прах к праху.
Аминь, как говорится!
Будет новый день и новые неудачники.
А Ишим вздохнёт спокойно, скинув бунтовской балласт, и продолжит жить, восстанавливая разрушенное. Через пару месяцев следы беспорядков за пределами глухих углов уберут. А когда в апреле-мае даст всходы густая растительность, те скроют весёлой зеленью остовы пепелищ и в глухих углах.
Ишимская маятня закончится, как и сотни смут до неё. Однако ни я, ни Авелина этого уже не увидим.
Через несколько дней в Серые земли должны выступить первые отряды.
А всё потому, что пока люди разбирались промеж собой, кто из них тварь дрожащая, а кто настоящий победитель по жизни, одно из гнёзд плеснуло окрест. По крепкому льду, на мягких лапах, тысячи изменённых зверей разошлись во все стороны, расставляя, так сказать, правильные приоритеты в головах обывателей.
Ведь зверю наплевать, кто прав, кто виноват, кто злой, а кто добродетельный. На вкус все человеки одинаково приятны и нежны. А ещё одинаково раздражают изменённых животных, причём и хищников, и травоядных. «Чу! Человечьим духом пахнет!» — и звери дружною толпою устремляются убивать.
— Я разговаривал с вашим воеводой, — заметил Иванов и пояснил: — С Давидом Самсоновичем.
— Ах, вот какое у него отчество… — кивнул я.
— Да, я порой удивляюсь, до чего же изобретательны люди, — улыбнулся Иванов. — Целая история за именем и отчеством есть, оказывается. Так вот… Он сказал, что вы не успеете собрать хорошую дружину.
— Иван Иванович, а какая дружина считается хорошей? — прямо уточнил я. — Честно говоря, те пять десятков, что у меня есть, очень неплохи.
— О! Не сомневаюсь! Опытные воины, Серые земли исходили… Отличный костяк, — согласился опричник. — Только к костям ещё мясо полагается. Нужны молодые ребята, ретивые, готовые на подвиги. Ну и численность дружины всё-таки маловата. Не отобьются затраты на поход, Фёдор Андреевич.
— Людей должно быть больше, — понял я.
— Я взял на себя смелость, с согласия Давида Самсоновича, само собой, выйти на знакомые свободные ватаги, — пояснил Иванов. — Если вы, Фёдор Андреевич и Авелина Павловна, дадите согласие, через пару дней эти люди прибудут в Ишим. Кто-то присоединится временно, а кто-то, если всё устроит обе стороны, войдёт в дружину.
— Я не вижу препятствий к этому, Иван Иванович, — подала голос Авелина. —