Но на этот раз История изменила свой ход. Те из потенциальных декабристов, кто ещё не нашёл себя в делах Союза и после первых реформ, в деле возрождения Державы, позже составили костяк «Комитета по делам крестьян и помещиков».
Да, приходилось не только права крестьян отстаивать, но и помещиков с их семьями защищать.
Разъяснения от правительства под названием «Земля и воля» были разосланы везде, даже в самые маленькие деревушки. Их, под свет лучины, крестьяне заучивали наизусть. И это работало. В кои веки до народа донесли внятные объяснения происходящего.
В прошлой истории, после отмены крепостного права произошло более тысячи бунтов и волнений за год. В три раза больше, чем за предыдущие пять лет. А русский бунт — он всегда кровав и беспощаден. Вот и носились члены Комитета по сёлам и уездам, как проклятые, донося волю Императора и разрешая конфликты между крестьянами и помещиками.
Во многом благодаря их усилиям реформы малой кровью обошлись.
Я вышел из своего автомобиля — чёрного, необычного для этого мира, словно сошедшего со страниц моих воспоминаний. Его создали в Велье, в мастерских моих Самоделкиных, которые умеют превращать даже самые смелые фантазии в действующую технику.
Хотелось бы гордиться, что такой экземпляр единственный, но приходится признать: у самого Императора стоит в конюшне точно такой же минивэн. А как иначе быть с Николаем I, чьё слово в Российской империи весит больше, чем все её границы? Разве можно представить царя без надёжного средства передвижения? Тем более что он не просто правитель — мой кум, человек, с которым нас связывают не только обряды крещения, но и годы доверия, прошедшие сквозь дым войн, туман дипломатических переговоров и шепот приёмных залов.
Выйдя из машины, я открыл заднюю дверь и подал руку жене. Катя с благодарностью приняла помощь, легко ступив на мостовую.
Красавица. Десять лет назад в Велье, в свите Императрицы, она едва ли не пряталась за кружевным веером, дрожащими пальцами поправляя перчатки до локтя, а теперь её осанка дышала такой же непоколебимой грацией, как статуя Флоры в Летнем саду — там, под шепот фонтанов, мы порой гуляем во время наших визитов в столицу. Время не стёрло черты той юной фрейлины — оно наложило поверх них оттенки мудрости: в уголках глаз застыли морщинки от улыбок, а в походке, некогда скованной этикетом, появилась та уверенность, что рождается только после пройденных бурь.
Помогая Катеньке выйти из салона минивэна, я ощутил, как её пальцы слегка сжали мою ладонь — та самая нежность, что десять лет назад дрожала за веером в Велье. В тот же миг с противоположной стороны машины распахнулась дверь, и на мостовую выпрыгнул наш Коля, поправляя светло-синий сюртук с такой серьёзностью, будто собирался на заседание Сената.
За сыном, держась за его руку, вышли Маша и Наташа — наши близняшки, две капли воды в одинаковых лавандовых платьях. Их светлые косы, перевитые атласными лентами, колыхались в такт шагам, словно солнечные зайчики на водной глади. Порой я путаю их имена, вызывая улыбки горничных. Но в сходстве дочерей — отголосок Кати: те же глаза, что сияли в свите Императрицы, те же лёгкие складки у губ, будто девочки унаследовали не просто черты матери, а её саму душу, разделённую на две юные души, готовые покорять мир.
— Папа, можно я подойду поздороваться с Его Императорским Величеством? — не выпуская из ладоней руки сестёр, спросил Коля, кивнув на минивэн Николая I, припаркованный в нескольких шагах от нас.
Я улыбнулся про себя: мой маленький дипломат прекрасно понимает, что за почтительным поклоном к императору скрывается нетерпение увидеть Александра, Марию и Ольгу — детей его крестного. Скоро, уже на следующей неделе, наши семьи отправятся в крымскую резиденцию, где строгие правила дворцовых коридоров уступят место свободе. Там, под шепот моря и ласковый шелест золотистых кипарисов, близняшки с Ольгой будут строить планы сокровищных экспедиций в садовых лабиринтах, а мальчики лазать по окрестным горам и купаться в море до синевы на губах, пока закат не окрасит небо в те самые оттенки, что мы так любим с Катей.
— Мы тоже хотим поздороваться с Его Императорским Величеством, — дуэтом заявили Маша с Наташей, их лавандовые платья взметнулись, будто два крыла жаворонка, взлетевшего с одной ветки. Не дожидаясь ответа, они уже бежали к минивэну Николая, перебивая друг дружку:
— Ваше Величество, мы будем в Крыму строить замок из ракушек!
— Нет, сначала найдём пиратскую карту в саду!
Император, выйдя из машины, опустился на корточки — жест, который когда-то, в Велье, заставил меня понять: за титулом скрывается не просто правитель, а человек, помнящий, каково быть отцом. Его глаза, привыкшие к донесениям генералов, мягко улыбнулись, когда Маша, решив, что путаница с именами — лучшая маскировка, представилась Наташей. Наташа в свою очередь, хитро блеснув глазами, назвалась Машей.
— Девочки, — проговорил он, доставая из кармана мундира две серебряные монеты, — в Крыму ракушки бывают золотыми. Но только если искать их не глазами, а сердцем.
Я смотрел, как они, сжимая монеты в кулачках, бегут обратно, их шаги звучали, как ритм старинного вальса — так же, как Катя двигалась по паркету бального зала в тот вечер, когда я сватался к ней. Даже сейчас, через десять лет, её походка остаётся для меня мерой грации: лёгкая, но властная, как шелест дорого шёлка под луной. А эти две, мои девочки, будто разделили её душу пополам — одну половину отдали Маше, другую Наташе, чтобы вместе они шагали по жизни, не сбиваясь с такта, как две струны одной мелодии.
Коля остался возле минивэна Императора, обсуждая с цесаревичем Александром детали крымской поездки, а Николай I, отдал охраннику трость с набалдашником в виде двуглавого орла, подошёл к нам, окинув взглядом толпу, собравшуюся у Московского вокзала.
После краткого приветствия Император спросил:
— Ну что, Александр Сергеевич, время пришло?
— Пришло, Ваше Величество, — ответил я. — Сколько лет мы ждали этого дня.
— Не просто ждали, — уточнил он. — Мы его строили. Каждый рельс. Каждый болт. Каждую мысль.
Мы двинулись по аллее, вымощенной свежим гранитом.
Толпа замерла не в почтительном трепете, а в рабочей тишине: слышно было, как рабочие-дорожники утрамбовывали щебень у последнего стыка рельсов (дело привычное — даже в день открытия путь должен быть готов к немедленному использованию).