– Пришлось побегать по кабинетам, собрать бумаги, пройти комиссии, подписать кучу документов – не чтобы спрятать правду, не уйти от ответственности, а ради справедливости. Ради человека, которого сломали без согласия, даже без ведома. Все видели в Панове чудовище, но мало кто хотел глядеть глубже, за поверхность. А я не мог иначе: нужно было понять, где виновный, а где заложник чужих действий.
Он на миг умолк, будто проживая те дни заново, затем поднял глаза – увереннее:
– В итоге Панова признали невменяемым. Это было правильно. Назначили принудительное лечение – психиатрическая больница. Пробыл там ровно пять лет. Сначала приступы были тяжёлые, врачи сомневались, сможет ли вернуться к нормальной жизни. Он был потерян: память разорвана, сознание – как размытое пятно без границ.
Курносов тяжело вздохнул, глядя в сторону, словно картины прошлого стояли сейчас перед ним:
– Постепенно приступы начали сходить. Лечение помогло, голова прояснилась, хотя память оставалась рваной, с дырами. Многого не помнил – самого простого, из чего складывается жизнь. Сначала не понимал, что с ним, почему в больнице, почему его боятся даже врачи. Мы с Машей пару раз приезжали – попытаться облегчить состояние, объяснить, что случилось, убедиться, что хоть отчасти начинает собирать себя.
Маша тихо вмешалась, подавшись вперёд; голос мягкий, но уверенный:
– Помню его глаза, Дмитрий. Пустота, боль, отчаяние… Тяжело было смотреть. Самые страшные преступления – те, где жертвой становится не только пострадавший, но и тот, кто вынужден жить с этим грузом. Панов был именно такой жертвой. Его сделали виноватым в том, чего он не совершал.
Курносов кивнул и продолжил тише:
– Через пять лет состояние стабилизировали – он перестал быть опасен для себя и других. Врачи решили, что готов к обычной жизни, пусть и с ограничениями. Выписали. Я долго думал, как он будет дальше: найдёт ли себя, простит ли мир, который отнял столько лет.
Повисло молчание – тяжёлое, полное сочувствия к чужой судьбе. Екатерина первой спросила осторожно:
– А дальше, дядя Петя? Смог вернуться, обрёл себя?
Курносов улыбнулся едва заметно – скорее грустно, но с облегчением:
– Человек – удивительное существо. Ко всему привыкает, если дать шанс и поддержку. Панов нашёл себя. Не сразу, не без труда – но стал работать, жить простой, неприметной жизнью. Уже не тем прежним Пановым – и не тем, кем сделал его Сливкин. Другим: тихим, замкнутым, но способным жить. Прожил потом довольно спокойно – без трагедий и без вспышек. Просто жил и работал, стараясь не возвращаться к тому, что было.
Маша тихо добавила, чуть пожав плечами:
– В конце концов важнее всего, что он пережил это и снова стал человеком, пусть и другим. Иногда этого достаточно, правда?
Дмитрий слушал, глядя на друзей, чувствуя, как уходит тяжесть давнего вопроса. Кивнул и тихо сказал:
– Спасибо вам, ребята. Должен был знать. Часто думал о нём, пытался понять, как сложилась жизнь. Теперь вижу: вы сделали всё возможное. Иногда это и есть всё, что можно сделать.
Снова стало тихо – тишина спокойная, с чувством выполненного долга и простой, человеческой справедливости.
Маша заметила, как Дмитрий и Екатерина украдкой переглядываются; взгляды встречались и задерживались, будто трудно отвести глаза и не выдать происходящее между ними. Прищурилась, уголки губ поползли вверх – улыбка понимающая, без осуждения, в ней – тёплая, женская мудрость прожитых лет. Наклонилась к мужу и, так чтобы всем было слышно, с лукавой иронией, пряча улыбку за ладонью, произнесла:
– Ты что-нибудь понимаешь, Петь? Или я уже совсем старая и чего-то не замечаю?
Повисла короткая пауза. Пётр Иванович, не меняя выражения лица, спокойно отпил из чашки и с достоинством ответил:
– А что понимать, Машенька? Биологически Катя – не внучка именно этого Дмитрия. Да и в целом не нам судить. Любовь – их дело. Ошибки прошлого к ним не пришиты. Пусть сами разбираются – лишь бы были счастливы.
Сказано было так просто и логично, что остатки напряжения мигом растворились. Дышать стало легче. Дмитрий улыбнулся с облегчением, Екатерина, покраснев, благодарно взглянула на Петра Ивановича.
Маша одобрительно кивнула; улыбка стала шире и теплее. Подняла рюмку и, мягко кокетничая – как всегда умела, – сказала:
– Ну что ж, раз Петя так метко сказал, грех не выпить за счастье, которое пришло вовремя, пусть и добиралось по кривым дорогам судьбы.
Пётр Иванович кивнул, поднял свою и, ещё короче, повторил:
– За счастье, которое пришло вовремя.
Все подняли рюмки и выпили, ощущая, как разливается тепло – не столько от напитка, сколько от сказанных слов и честности момента. Едва поставив рюмку, Дмитрий почувствовал под столом лёгкое прикосновение – Катина ладонь нашла его руку; это было важнее любых тостов.
Маша, глядя на них, вдруг озорно улыбнулась, будто помолодев на десятки лет, и звонко сказала – с той молодостью в голосе, что не выветрилась с годами:
– А теперь – горько! Горько, мои дорогие, а то вечер получится неправильным!
Команда вышла весёлой и тёплой – отказаться было невозможно. Дмитрий и Екатерина встретились взглядом: отступать не хотелось. Поцелуй получился простым и честным, без наигранности и демонстрации – как будто давным-давно перестали что-то скрывать. На миг в кухне стало совсем тихо; каждый почувствовал, как сердце слегка замирает: стали свидетелями чего-то настоящего.
Когда они разомкнули объятия, Маша удовлетворённо вздохнула и, нежно посмотрев на мужа, сказала:
– Петь, как же здорово, что мы дожили до такого момента. Иногда казалось, уже никогда не увидим ничего подобного – а вот же оно, перед нами. Чудо.
Пётр Иванович сжал её руку, улыбнулся и произнёс негромко, с лёгкой задумчивостью:
– Чудо – это когда люди остаются людьми, несмотря ни на что. Когда любят – несмотря на ошибки, и верят – даже если вера кажется глупостью. А мы всё ещё верим и любим. Значит, чудо рядом.
Дмитрий слушал друзей и чувствовал, как внутри находит место что-то важное и правильное. Повернулся к Екатерине и, чуть смутившись, сказал:
– Спасибо, Катя, что помогла вернуться домой. Не к месту – к чувству, которое потерял очень давно.
Екатерина сильнее сжала его руку и ответила с привычной ясностью:
– Дом – это люди, которых мы любим. Похоже, и я только сейчас нашла свой: здесь – с тобой, с дядей Петей и тётей Машей, с нашей общей историей. Пока мы вместе – бояться нечего. Всё будет хорошо.
Глава 29
Коридор Администрации Президента на Старой площади пахнул властью и холодной официальностью, словно стены впитали