Мысли вновь завертелись вокруг леса. Несмотря на опасность, очень тянуло увидеть воочию то, что парнишка только слышал. Не бездумно, с грамотным и взвешенным подходом, конечно. Но болезнь Макса словно сорванной плотиной размыла все воспоминания — даже события в лесу превратились в сплошную дыру.
Так что всё придётся делать самому.
А ведь в лесах остались и обычные звери! Магические их почему-то не истребляют на корню, сохраняя популяцию, и никто не знает почему. Загадка, которую очень хочется решить!
Я невольно улыбнулся, осознавая, что мне это подходит. Да этот мир как тайга и есть — каждый шаг тут может стать последним.
Сразу вспомнил, как однажды загнал лося, просто зная, где он пьёт. Но тут всё сложнее, поведение этих зверей почти никто не изучал! Пытались, конечно, но настоящие охотники этого мира, которые жили до Раскола, почти все сгинули. Знания местных о дальних лесах стало примитивным, скорее интуитивным. А как иначе, если в лесу теперь ЧЕРЕСЧУР опасно? Хоть бабка Ирма и собирала травы на опушке леса — в безопасной зоне, а дальше ходила крайне редко и только в исключительных случаях. Слишком рискованно, всегда приходится платить отряду воинов за сопровождение. Так она нам и помогала — новые травы, появившиеся после Раскола, теперь имели огромную ценность.
Деревня, где я теперь, — на отшибе, в глуши одного из королевств. Места богатые, чтобы ловить питомцев, да продавать, отец этим и промышлял, пока не пойми откуда медведь не оказался. А в деревне из приручителей — только Григорий, да сам староста и остались — слишком редкая профессия.
Я вздохнул, услышав суету в соседней комнате.
Мама ухаживала за мной, будто я был стеклянным, готовым разбиться от малейшего толчка, но ещё как-то умудрялась работать.
Уходила с утра, едва солнце вставало над горизонтом, и возвращалась поздно. Её руки были красными от земли, с въевшейся грязью под ногтями. Она работала в полях, где люди всегда нужны. Таскала тяпки, собирала урожай, а я лежал здесь, в этом теле, которое понемногу приходило в порядок.
И это бесило! Никогда так долго не лежал без дела, так что эти дни массировал мышцы и делал хоть какие-то тренировки, чтобы твёрдо стоять на ногах. Хворь, если она вообще была, отступила — чувствовал себя всё лучше. Я привык быть сам по себе, полагаться на свои руки, на свой ум. А тут — эта слабость.
Бабка Ирма пришла один раз, принесла свои отвары, от которых во рту оставался вкус болота, смешанного с горечью полыни. Я пил их, морщась, но молчал. А что сказать? Что со мной всё в порядке? Посмотрит, как на сумасшедшего, и так вон взгляд у неё какой-то… Шальной.
Так что спорить с Ирмой бесполезно. Её внимательные глаза смотрели на меня с такой пронзительностью и подозрением, что я невольно чувствовал себя виноватым. На миг даже показалось, будто она всё знает. Да нет, откуда бы? Бред.
Так что пил её отвары, страдая от их вкуса.
Стыдно признаться, но разок накатила грусть. Вставать ещё не мог, смотрел на пятно от протечки на потолке, и почувствовал себя не в своей тарелке. Лежу, как щенок, пока мать пашет, а деревня шепчется за спиной.
Но потом случилось кое-что, что заставило заниматься тренировками ещё усерднее.
На второй день мама вернулась в слезах. Она думала, что я сплю, но я лежал с закрытыми глазами, слушая, как она сидит у стола, закрыв лицо руками.
Её плечи дрожали, и я слышал, как слёзы капают на деревянный пол. Хотелось встать, спросить, что случилось, но почему-то не стал.
А сегодня пришёл Стёпка — друг Макса, и это было очень неожиданно, давно парень не появлялся.
Я услышал его шаги ещё до стука — быстрые, торопливые, будто он бежал через всю деревню. Мать только ушла, и я лежал, глядя в потолок, где пятно от протечки уже расползлось, как тень какого-то чудовища.
Парень не соизволил постучать, распахнул дверь и влетел как ураган.
— Макс! — Стёпа ворвался в комнату.
Парень был моего возраста — ну как моего, возраста этого тела. Лет семнадцати, худой, с развитой мускулатурой и глазами, блестящими от возбуждения.
Его рубаха была мятой, а на щеке — пятно сажи, будто он копался в угольной куче. Макс неплохо с ним общался, они вместе ходили на речку, купались, дрались с другими деревенскими пацанами, когда было надо.
А потом, когда деревня зашептала, Стёпка приходил всё реже. Вечно находились какие-то дела, пока, наконец, Макс не слёг. Вот тогда Стёпка пришёл ещё пару раз и совсем пропал. Но можно ли его винить, учитывая, что говорят в деревне про болезнь? Конечно, никакой заразы на мне не было.
Я вообще сделал вывод, что Макс получил укус какого-то видоизменённого паука, яд которого медленно убивал его. Но уровень суеверия в деревне оказался катастрофических масштабов.
— Ты встал! Говорят, ты встал! И знаки приручителя проявились полностью до совершеннолетия! Это правда? — Стёпа схватил меня за руки. — ЭТО ПРАВДА! Обалдеть! Без обряда!
Я взглянул на свои руки. Татуировки всё ещё горели на коже — красные, с извивающимися узорами, похожими на змей. Пульсирующие, будто живые. Затем перевёл взгляд на руки Стёпы — никаких знаков, что неудивительно. Парнишка был простым сыном травника и об обряде мог только мечтать.
Вот и вся разница.
А интересно получается.
Пробуждаешь зелёные татуировки — умеешь только управлять питомцем и получаешь звание Мастера.
А вот рождённый с красными умеет ещё и отлавливать, ухаживать за зверьём и заставлять его эволюционировать.
— Правда, — буркнул я, садясь на кровати. — Только… ничего не помню. Болезнь отступила, но память как в тумане, понимаешь?
Удобно это, ничего не помнить. Можно спросить что угодно, и никто не удивится. Память Макса оказалась достаточно скудной в плане питомцев, лишь какие-то обрывки собственных убеждений. Так что, если не знаю, как тут всё работает, то лучше притвориться, что память шалит. Про обряд знал лишь то, что его проводят, когда человеку исполняется восемнадцать, и это кардинально меняет жизнь каждого.
Стёпа плюхнулся на табурет, стоявший у стены, и чуть не опрокинул глиняный горшок с травами.
— Ничего не помнишь? Серьёзно? Да ладно, освежим, что нужно! Слушай, —