Запрет - Элла Александровна Савицкая. Страница 30


О книге
место.

Гребанное чувство неполноценности перед окружающим миром снова скалит свою противную рожу. Как же меня достало быть никем. Достало, что на нас смотрят как на грязь под ногами.

Молча захожу в комнату, подхожу к нижнему ящику, достаю кастет и засовываю его в карман куртки. Натягиваю капюшон.

Хватит. Больше я этого терпеть не стану.

У двери останавливаюсь, кидаю взгляд на кухню. Свет тусклый, отец расхаживает по комнате, как лев в клетке. Мать стоит у стола, сжала руки в замок и что—то шепчет себе под нос.

– Только через мой труп! – цедит со слезами на глазах.

Дальше я их не слушаю.

Выхожу из дома и иду туда, где работал последний месяц отец. Неделю назад к нему заходил, поэтому точно знаю местонахождение.

Рабочих там человек пять. Все заняты своим делом, и пройти в кабинет жирного бугая, который и является хозяином гаража мне не составляет труда.

Когда я без стука вхожу к нему, он вразвалку сидит на стуле и говорит с кем—то по телефону.

В широких джинсах с подтяжками и расстегнутой сверху рубашке он напоминает борова. Самодовольного, сального и мерзкого.

Увидев меня, он округляет свои маленькие глаза.

– Я не понял, ты что здесь делаешь, пацан?

Грохнув трубкой по аппарату, силится встать с кресла, но я оказываюсь быстрее и толкаю его обратно.

– Сидеть, – произношу ровно и демонстративно достаю из кармана кастет.

Его глаза жадно следят за каждым моим движением, особенно за тем, как я надеваю железо на пальцы.

– Значит так. Сегодня ты кинул одного хорошего человека. На сколько я знаю, работал он старательно.

Батя даже не пил все лето, мать говорила. Специально, чтобы не давать малейшего повода для увольнения. А его снова макнули рожей в грязь.

– И что? – настороженно бурчит он.

– Сейчас ты отдашь мне эти деньги. А я ему их передам. Ты же не хочешь прослыть мразью, который кидает своих рабочих?

С пару секунд боров смотрит на меня так, словно увидел второе пришествие, а потом начинает мерзко ржать.

– Ты что, пацан, угрожаешь мне? – оперевшись на ручки кресла, кое как достает из него свою тушу, – А ну—ка вали отсюда, – пошатываясь, двигается на меня, – пока я тебя сам не вышвырнул! За батю своего пришёл просить? Такой же, как он – тоже мечтаешь за решёткой погреться? Туда вам всем дорога, нищебродам. Пусть ещё спасибо скажет, что я его пару раз обедом накормил. Больше вы и не стоите – отбросы.

Действую на автомате.

Поднимаю руку и со всей злостью, которую копил годами, врезаю кулаком по его жирной физиономии. Не на полную силу, но достаточно, чтобы он рухнул обратно в кресло и отъехал к стене.

Железо вспороло ему кожу и кровь сочится из распоротой губы.

Меня изнутри всего ломает. Растирает в порошок. Выжигает.

Смотрю на него и хочется сплюнуть, потому что его рожа вызывает омерзение. Он с ужасом в глазах проводит по губе, и размазывает между пальцами кровь.

– Деньги, – цежу сквозь зубы, а потом делаю шаг вперёд.

Вероятно, на моем лице написана готовность продолжить то, что я начал, потому что мужик дергается.

– Да ты… да я тебя засажу, – выплевывает, задыхаясь.

– Я сказал – деньги, – повторяю, сжимая холодный металл, на котором остался красный след.

Боров переводит на него испуганный взгляд, а потом тычет пальцем в верхний ящик.

– Т—там, в столе.

Открываю его и вижу огромное количество купюр. Ящик забит ими до отвала.

Сощурившись, поднимаю взгляд и медленно провожу глазами по этой жирной туше. Он не захотел рассчитываться с отцом, имея при этом столько денег, что их можно грести лопатой.

– Сколько ты платишь рабочим за месяц? – смотрю прямо в его бегающие глаза.

– Бери сколько хочешь.

– Я спросил сколько ты платишь? – повторяю, сжимая кастет, потому что из меня рвется нечто страшное, чего мне кажется я не смогу контролировать, если побуду здесь еще хотя бы немного.

Он называет сумму, и я отсчитываю ровно столько, сколько заработал отец честным трудом.

Захлопнув ящик, направляюсь к выходу.

Увидев, что я отдаляюсь, боров спохватывается и оживает.

– Тебе это так просто с рук не сойдет! Я напишу заявление в милицию!

Опустив руку на дверную ручку, оборачиваюсь.

– А потом, глядишь, и не проснёшься.

Не знаю, что он видит в моих глазах. Вероятно, там все то, что я к нему испытываю, потому что в его собственных появляется страх.

Первобытный, животный.

Ничего он писать не станет.

Разворачиваюсь и ухожу.

Грудная клетка вибрирует. По крови курсирует адреналин.

Двор, воздух, небо – всё дрожит перед глазами.

Жалею ли я о том, что сделал?

Нет.

С этого момента я вообще перестал о чём—либо жалеть.

Вторая часть книги, где герои уже совершеннолетние, называется «Запретная. Моя».

Перейти на страницу: