— Что это такое⁈ — Орал начальник лагеря на утренней пятиминутке с педагогами. Хозяйственный блок он в этот раз отпустил сразу, вернее, выпроводил. — Вы это видели?
Оказалось, что не видели. Тогда бумажка была пущена по кругу. Когда она дошла до Тимура, он узнал текст. Почерк был другой, написано было коряво и карандашом, словно в самом деле какие-то подпольщики писали перед расстрелом, подложив под тетрадный лист своего погибшего товарища. И в процессе написания тело товарища чесалось и ворочалось. Но текст был почти тот, текст речовки, которую его отряд учил на смотр строя и песни.
— Эту речовку репетировал наш отряд к конкурсу. — Вера Ивановна решила, что запираться бесполезно.
— ЧТО⁈
— Мы с вожатым попробовали несколько вариантов песни, ничего путного не получалось. Тогда решили сделать речовку из какого-нибудь стихотворения о революции. В том числе пробовали и это произведение, результат был не очень, так что выбрали Лебедева-Кумача.
— А как это у меня оказалось? Кто писал?
— Вы же видите, что явно писал какой-то мальчик, неграмотный и неаккуратный. Не я и не Тимур Чирков. Видимо, ребенка впечатлил стих, он его запомнил и воспроизвел, как мог. Сами можете убедиться, у него половина текста про какие-то грабли.
— Какой мальчик? — Начальник очень хотел поверить, что имела место не идеологическая диверсия, а простая детская шалость и «сломанный телефон».
— Чирков, чьё это стихотворение? Где взял?
— Из альманаха «Атеистические чтения». Вы же знаете, я в школе отвечаю за антирелигиозную пропаганду. Автор какой-то не очень известный, кажись Раменский его фамилия. Или литературный псевдоним.
— И как у тебя с пропагандой?
— Успех невероятный, Николай Николаевич! Ни одного верующего на всю школу.
— Это ты молодец, да. И какой вы текст учили изначально?
— Ой, надо вспоминать, так сразу не готов.
— То есть сначала ты по памяти кое-как воссоздал стих, потом неведомый любитель поэзии что-то как-то вспомнил и записал. Я даже не возьмусь теперь угадать, как выглядел исходный текст стихотворения. Но в любом случае, все тексты сначала заверяются у старшей пионервожатой. Это ясно всем? Очень хорошо.
А Тимур решил, что ему в очередной раз повезло — накосячил он по меркам этой эпохи знатно. Сейчас юноша сидел тише воды и ниже травы, сидел и пытался прикинуть, сколько копий сделали его девчонки и сколько раз могли переписать текст маленькие подпольщики. Число вычислению не поддавалось. Он прикинул варианты борьбы с распространением крамолы и понял, что лучше вообще не акцентировать на ней внимание его подопечных. Тем более, что стихо уже ушло в народ, победить его может только время. Или какое-то более яркое заделье, какая-то совсем угарная движуха. О! Может, стоит пустить в ход детский фольклор из числа кровожадных частушек? А что, может сработать.
Уже этим же вечером он бросился реализовывать свой план. Сидя в кругу своих сорванцов в спальном помещении, Тимур поддавал жару гитарным боем и пел классические куплеты подростковым дискантом:
— Маленький мальчик нашел пулемет! Больше в деревне никто не живёт. — Задавал он тему рэп-батла, глаза ребят загорались как маленькие лампочки, но пока никто не подхвыатывал.
— Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов! — Усилил хулиганский частушечный псевдо-рэп вожатый.
— Девочка в поле гранату нашла! Что это? Дядю спросила она… — Продолжил, подстроившись под ритм, самый бойкий из мальчиков.
— … Дёрни колечко, ей дядя сказал. Долго над полем сандалик летал! — Подхватило сразу двое пацанов.
— Поднимает руку тот, кто готов спеть, я кивну ему, когда можно вступать — Тимур объяснял правила, не прерывая игру на гитаре, нельзя останавливаться, процесс вроде пошел!
— Маленький мальчик на стройке играл! Тихо подъехал к нему самосвал…
На какой частушке в помещение проникли девочки, каким ветром их занесло сюда, сказать никто не мог, но через десять минут весь отряд уже сидел на всех койках вокруг Тимура, расположившегося на полу. Пели то хором, то по очереди, отряд стал единым целым окончательно.
И да, это было здорово — чувствовать себя центром вселенной и немного богом. Тимур стал чуть меньше понимать Кайроса. То есть сначала он не пытался разобраться в божественном отношении к людям, а сейчас задумался и понял, что сам бы ни за что добровольно не отказался от верующих, паствы, жрецов и всего того, что принято называть поклонением. Зато он понял, что в вожатые молодежь идет не только за небольшими деньгами, не только ради галочки в получении производственной практики. Комсомольцы едут в пионерские лагеря ради кайфа и чувства божественного преклонения. Те, кто не едет на БАМ за длинным рублем.
Может, боги врут, что им люди до фонаря, может, это хорошая мина при плохой игре? Эти мысли шли фоном, а основная часть сознания вспоминала самые веселые и хулиганские песенки. Большинство их них ребята подхватывали, в некоторых случаях просто подпевали припевы. Записывать слова никто не бросался, но это ничего не значило, записать могут и потом по памяти, где не вспомнят, там переврут. Та же история, что и с божественными текстами, только переписчиков там было больше.
— Ладно, взвод, жару мы задали, теперь готовимся ко сну.
— Ну Тимур, ну давай еще одну!
— Сейчас я встану, и кто-то ляжет. Взво-о-од…
— Так рано еще!
— То-то же! — Тимур посмотрел на свою паству с превосходством. — В это воскресенье родительский день будет, я дежурю. Кто со мной? Помогать на дежурстве!
— Я! Я! И я! А ко мне приедут!
— К кому приедут, тот помогать не сможет. Тот, кто пойдет помощником, тот у меня будет посыльным. Ну и еще кое-что, — понизил голос Тимур, — смотреть, чтоб шпионы не пробрались в лагерь под видом родителей. Прошлых мы всех извели, наверняка придут сообщники искать пропавших диверсантов.
— А как родителей от шпионов отличить?
— Очень просто. Это будут дядьки средних лет без особых примет, обычно одетые, но… У них в глазах не будет любви — детей же в этом лагере у них нет.
Тимур дал такой «простой» ориентир, что дети опешили. Любовь в глазах, это как? Они привыкли к глазам своих родителей, им было не с чем сравнивать. Чужих взрослых разглядывать нужды нет, это другой мир, а родители… они привычные, как стены твоего дома.
— Любовь! Фу, это к девчонкам!