Сначала, по-видимому, путь его лежал через Корею, однако в письмах оттуда – сознательно или бессознательно, не знаю он писал о себе очень неясно. Когда же он попал в Северный Китай, а затем в провинцию Шаньси, сведения, им сообщавшиеся, стали определеннее и обстоятельнее: в одном письме говорилось, как ему приходилось на руках вытаскивать грузовик, совершенно потонувший в грязи; в другом-какой лакомой приманкой служит для неприятеля их обоз, несущий связь между базой и передовой линией и как он сражается при внезапных нападениях неприятельских отрядов; в третьем как на своих плечах приходится иногда перетаскивать грузовые машины через горы и как это мучительно мясо на плечах от костей отстает! Во всех этих письмах чувствовалось, как чья-то могучая воля постепенно выковывает из Носэ сильного человека, как через внутренние страдания постепенно выбивается и растет в нем росток светлой и здоровой жизни, как расходятся над его головой мрачные облака и уже проглядывает ясное небо. Но в письмах, приходивших со стоянок под открытым небом во время светлых лунных ночей, либо в тех, где сообщалось, как раненые солдаты в тяжелых мучениях призывают имя матери, иногда можно было почувствовать, что рядом с Носэ, ведущим сильную и здоровую борьбу в числе других единиц, составляющих единую и цельную волю, где отдельная личность растворилась без остатка, продолжает существовать еще и другой Носэ, в глубине души которого еще не совсем заглохла прежняя мучительная борьба.
Но пришел конец и этому. В конце зимы следующего года отряд, где служил Носэ был окружен во время продвижения через горы Шаньси многотысячным неприятелем и, пока подоспело подкрепление, потерял в жестоком бою более пятидесяти человек убитыми и более тридцати человек ранеными. В числе убитых значился и Носэ.
Это было уже потом, я разыскал вернувшегося с фронта одного тяжелораненого и попытался узнать, не видел ли он конца Носэ. К этому времени я уже работал в газете и вопрос мой носил характер чисто профессиональный. Я выслушал от раненого следующий рассказ:
– Я сам был тяжело ранен, поэтому не могу сказать ничего определенного, но, когда я под сосредоточенным огнем взбирался на насыпь и залег посредине откоса, я увидел, что из цепи, наступающей впереди на неприятеля, выделилась группа смельчаков, которая несколько раз самоотверженно бросалась в атаку. Каждый раз из ее рядов катилось с насыпи вниз на пшеничное поле по нескольку человек, сраженных неприятельскими пулями. Иные падали с пробитой головой, успев поднять обе руки и прокричать: – Его Величеству Императору банзай! Другие исторгали из простреленной груди последний крик: – Убит в бою солдат первого разряда такой-то! Возможно, что Носэ находился среди этой группы, но сказать, наверное, не могу.
В самом деле, впрочем, это мое личное соображение, подсказанное мне внутренним чувством, так как сам я через этот опыт не прошел, быть может, не совсем разумно расспрашивать о поведении отдельной личности в бою, который велся единым коллективом, движимым единой волей. Ведь в такие моменты индивидуальные признаки, как «юноша с прекрасной наружностью» либо «человек по имени Носэ», носивший в груди большое страдание, перестают существовать. Если так, то бессмысленно также добиваться, действительно ли находился Носэ в рядах этой самоотверженной группы смельчаков. Вместе с тем и по тем же самым причинам можно смело думать, что Носэ был именно одним из тех солдат, которые падали с откоса в пшеничное поле, сраженные неприятельскими пулями.
Здесь рассказ мой снова возвращается несколько назад. Как только было получено известие о смерти Носэ, я пошел к Ханако и, собравшись с духом, рассказал ей всю его историю. Ханако выслушала с напряженным выражением лица, выдававшим огромное внутреннее волнение, слишком глубокое, чтобы она позволила дать волю слезам. Я думаю, что Ханако поняла все: и глубину страданий, перенесенных Носэ с детского возраста, и его серьезное отношение к ней, вылившееся в его внешнем поведении, и величественный и строгий смысл его смерти на поле сражения.
Я ни разу не встречался после того с Ханако, но слышал, что она продолжает усердно работать в магазине, а в последнее время до меня даже дошел слух, что она собирается выходить замуж за хорошего человека. Подробностей, однако, я не знаю.
…Вчера в редакции газеты я получил распоряжение собрать живой материал для статьи «Новая структура и жизнь улицы». Я обегал все увеселительные места, побывал на реке, где наблюдал жизнь лодочников на судах мелкого транспорта, зашел даже в «Общество шоферов», где работал прежде. В конторке я узнал, что никаких особенных перемен за это время не случилось. В помещении шоферов сидело несколько фигур, одетых большей частью в национальный костюм военного времени, это была самая крупная перемена. Пока я обменивался приветствиями со старыми знакомыми, со второго этажа спустилась хозяйка. «Члена похоронной комиссии» не было, но «инженер от санитарии», как всегда, с солидным видом сидел за партией в «го». Меня подмывало сильное желание завести разговор о Носэ с хозяйкой и с теми из шоферов, которые его знали, но настроение у меня как-то вдруг упало. Не проронив о Носэ ни слова, я покинул помещение общества». Быть может, неудовлетворенное желание и было причиной, что я поведал вам эту историю.