Первым сбил флажок охотник, носивший прозвище Молния, дюжий мужчина с острыми глазами. Флажок медленно поплыл было в тумане, но затем, как щепка, быстро замелькал в воздухе, увлекаемый вниз тяжестью отсыревшей материи. Выстрел был встречен гулом одобрений. За спинами стрелков о чем-то громко и оживленно переговаривались матросы. Маленького роста китаец, проворно перебирая руками, вздел на мачту новый флажок.
Молния обернулся в сторону матросов и с непринужденной улыбкой вобрал все взгляды их голубых глаз. Но в его улыбке светилась не гордость, а скорее какая-то уверенность, уверенность в том, что в пределах той области, которой он владел ошибки быть не может.
Если в отношении к нему других охотников проглядывала некоторая робость, то вызывалась она не ружьем Молнии и не его охотничьей ловкостью, а именно этой всесокрушающей, не знающей преград уверенностью, рекомендовавшей его характер. После Молнии сбили флажок еще шесть человек. Одним из них был Барс. Ружьишко у Барса было старое, притом с расщепленным ложем, скрепленным дощечкой и проволокой. На первый взгляд оно казалось неуклюжей воронкой, поставленной вверх ногами, и производило странное впечатление. Когда пришла очередь стрелять ему, Барс сунул в рот запасный патрон, как делал это, преследуя зверя, и легким движением вздел к плечу свое ружьецо. В то же мгновение он нажал собачку.
Командира судна Арнольда привела в восхищение не столько безукоризненная точность выстрела, сколько этот запасный патрон, оставшийся торчать во рту Барса в момент, когда была сбита мишень. Тут приходилось говорить уже не только о точности прицела.
Арнольд приказал отметить Барса как первого стрелка и выдать ему премию. Когда слова Арнольда были переведены Франком американцем, происходившим из японцев, то они были встречены довольным смехом. Молния смеялся даже громче Барса:
– Молодец, Барс, знай наших! На деле докажи теперь, на деле!
Голос был смеющийся, но в каждом слове звучали натянутые нотки, неприятно поразившие слух Барса. Меткость, приобретаемая долгими годами лишений и опасностей для жизни, именно она, а не что иное, составляет гордость охотника, надежду его жизни. В сердце Молнии внезапно закипела ненависть к неожиданному похитителю его гордости. Возглас Молнии в свою очередь заставил засверкать глаза Барса. Во всей его бесцветной фигуре только одни глаза под тяжелыми, сонными веками умели загораться холодным, как зрачки у дикого зверя, блеском. Когда он принимал что-нибудь близко к сердцу, его холодные глаза оживлялись и приходили в движение. Только они и выражали чувства Барса.
Слова Молнии, помимо всего прочего, разбудили в груди Барса одно волнующее воспоминание.
2
Когда Барс был еще учеником у одного охотника, ему пришлось испытать чувство, похожее на то, какое испытывал теперь к нему Молния.
Впрочем, учитель Барса не был охотником-профессионалом. В Хоккайдо он был послан для обследования пригодности ореховых деревьев в качестве оружейного материала; перед тем же, как начать свои скитания по лесам и горам Хоккайдо, он слыл в провинции Муцу за первоклассного мастера фехтования.
Барс поступил к нему в ученики шестнадцатилетним мальчуганом. Время было тревожное, в памяти у всех были свежи перипетии реставрации Мэйдзи. Восемнадцати лет Барс вместе с учителем пробрался в Хоккайдо. С этого времени, собственно, и началась его многолетняя жизнь браконьера.
По лицу учителя никогда нельзя было узнать, какие чувства им владеют, но было в нем что-то такое, что иногда приводило Барса в трепет: Барс ощущал в своем учителе ту внутреннюю силу, непоколебимую и цепкую, которая выковывается японским фехтованием.
Как-то осенью, когда они бродили в горах, тянущихся цепью от Хиратори к Ниикаппу, Барс убил медведя. Глядя на мертвого зверя, учитель вдруг спросил Барса:
– Сколько раз стрелял – один, два?
Медведь был убит со второго выстрела.
– Два раза, – ответил Барс.
– Что делал медведь, когда ты заряжал ружье второй раз?
Вопросы учителя были острыми, как стрелы. Барс замялся, не зная, что ответить.
– Первая рана была не смертельная: медведь поднялся на задние лапы.
Этот момент действительно Барс помнил хорошо, но дальше он не помнил ничего. Не помнил даже, как во второй раз спустил курок. Правда, выстрел оказался точным, но не хватало еще чего-то, без чего в другой раз Барс рисковал промахнуться. На его счастье, на этот раз медведь был убит наповал, но только благодаря точности прицела. Как и ожидал Барс, учитель накричал на него:
– Дурак, болван! Медведь поднялся на задние лапы Скажи, пожалуйста! Что это за мужество видеть во время заряжания, что делает медведь! Оставь бродить по горам, это дело тебе не по плечу. Оставь, слышишь!
Учитель несколько раз ударил прикладом винтовки по телу зверя, из которого сочилась кровь. Потом сказал тихим, глухим голосом:
– Когда пуля попадает в медведя, то там, где она засела, шерсть раскрывается. Нужно научиться видеть это. А пока не научился, ты еще не охотник. Понял?
Эти тихие слова целительным бальзамом пролились в молодую горячую грудь юноши. Что-то защипало в глазах у Барса. Ему показалось, что он сейчас утонет в чувстве любви к учителю, волной захлестнувшем его.
Через некоторое время после этого случая учитель покончил самоубийством. Барс получил полную самостоятельность и продолжал уже один скитаться по лесным дебрям. Постепенно он до конца осознал свое новое положение и с этого времени почувствовал, как в груди его зашевелилась ненависть.
Прежде Барсу не раз доводилось быть свидетелем необыкновенной сцены: разъяренный медведь с ревом несется, перейдя в наступление, учитель, не обращая на него внимания и продолжая тщательно заряжать ружье, мерным шагом идет к нему навстречу, подойдя к противнику вплотную, впервые поднимает голову и прицеливается. Эта изумительная выдержка всегда приводила Барса в восхищение. Вместе с тем он всякий раз испытывал какое-то раздражение, мучившее его.
Пока человек не знает ничего, он ничего и не испытывает. Но стоит ему приблизиться на расстояние шага от какого-то познания, как блаженство неведения сменяется бездной терзаний. Перед Барсом раскрылся мир, дразнивший и мучивший его своей недосягаемостью. Барс делал нечеловеческие усилия, чтобы хоть