Рано утром, еще до того, как первые лучи солнца озолотили горизонт, я запрягла свою кобылку в телегу. Наполнила ее доверху банками с соленьями, пряными травами, сушеными овощами и, конечно же, своим фирменным оружием массового поражения — аджикой. Сердце колотилось неровно, словно загнанный зверь, предчувствуя что-то неладное. Я старалась отгонять дурные мысли.
— Все будет хорошо, Аэлита, просто немного переволновалась после визита Риона, — бормотала я себе под нос, пытаясь унять предательскую дрожь в руках.
Дорога до города показалась тягучей и бесконечной, как сироп. Каждый скрип колес, каждая колдобина на пути, каждый порыв холодного осеннего ветра казались мрачными предзнаменованиями. Встречные путники бросали на меня странные оценивающие взгляды, от которых мурашки бежали по коже. Но я упрямо продолжала путь, словно зачарованная, ведомая неведомой силой.
Я прибыла на ярмарку, когда солнце уже вовсю заливало городскую площадь своим холодным осенним светом. И то, что я увидела, повергло меня не просто в шок — в ледяной ужас, сковавший все тело.
Ярмарка, обычно бурлящая жизнью, пестрая и радостная, встретила меня гнетущей зловещей тишиной. Всеобщее веселье, казалось, испарилось, оставив после себя лишь плотную атмосферу враждебности. Люди перешептывались за спиной, бросая на меня косые недобрые взгляды, полные злобы и презрения. Некоторые отворачивались, словно я была прокаженной.
Я попыталась пробиться к своему привычному месту, которое занимала в прошлый раз. Но каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что оно нагло занято грудой каких-то старомодных корзин, покосившихся бочонков и мешков с зерном. Словно бы кто-то нарочно расставил их там, чтобы не дать мне возможности торговать. Чтобы выгнать меня с ярмарки.
Я подошла к соседним торговцам, которые в прошлый раз любезно болтали со мной, выспрашивая рецепты, надеясь узнать, что происходит. Но они отворачивались, прятали глаза, делая вид, что меня не замечают. Их лица окаменели, превратились в бездушные маски.
— Что случилось? Почему вы так себя ведете? Что я такого сделала? — спросила я, чувствуя, как в горле пересыхает, а сердце сжимается от необъяснимого страха. Но в ответ лишь лицемерная тишина и испепеляющие взгляды. Все лавки были заняты, и мне, словно бездомной собаке, оставалось лишь ютиться на своей телеге, молиться, чтобы хоть кто-нибудь обратил внимание на мой товар.
Время тянулось мучительно медленно. Мои заготовки, обычно разлетавшиеся, как горячие пирожки в студеный день, нынче никому не были нужны. Никто не подходил к моей телеге, никто не интересовался моими продуктами. Я чувствовала себя отверженной, изгоем, попавшим в чужой, враждебный мир, где каждое слово, каждый взгляд были отравлены ядом ненависти.
И вот, когда надежда почти угасла, ко мне подошла женщина. С виду обычная горожанка. За ее юбку цеплялся мальчик лет десяти, худенький и бледный. Она внимательно, с какой-то даже болезненной сосредоточенностью осмотрела мои банки и вдруг остановилась на аджике.
— Сколько стоит? — проскрипела она хриплым голосом, не отрывая своих темных запавших глаз от заветной банки. Я назвала цену, и она, к моему удивлению, не торгуясь, выудила из-под платка монеты и протянула мне.
— Дайте ложку, — сухо сказала она, открывая аджику.
Я молча протянула ей деревянную ложку. Она, не говоря ни слова, протянула ложку мальчику.
— Попробуй, сынок, эта госпожа готовит очень вкусную приправу. Она острая, но полезная, — прошептала она, словно заколдовывая.
Я с удивлением смотрела на это действо. Аджика была не огненной, но все же давать такое острое ребенку, да еще и без хлеба, — это уже перебор. Что ж это за мать то такая?
Мальчик, повинуясь материнскому приказу, неохотно взял ложку, зачерпнул щедрую порцию аджики и с энтузиазмом отправил ее в рот. На несколько мгновений воцарилась тишина. А затем… что-то произошло. Лицо мальчика мгновенно исказилось гримасой дикой, нечеловеческой боли. Он взвыл, схватился за живот, согнулся пополам и забился в конвульсиях на грязной мостовой.
— Мама, мне плохо! Мне очень плохо! Живот горит! — прохрипел он, падая на землю и корчась в муках.
Женщина как по команде вдруг заголосила, своим криком разрывая на части и без того напряженную тишину.
— Люди добрые, помогите! Отраву продает! Моего ребенка отравила! Ведьма! — кричала она, тыкая трясущимся пальцем в мою сторону. Ее глаза метали молнии, полные слепой ярости.
В мгновение ока вокруг моей телеги образовалась плотная злобная толпа. Люди кричали, ругались, проклинали, требуя немедленного наказания. Их лица исказились от ненависти, а в глазах горел дикий первобытный огонь. Я пыталась оправдаться, объяснить, что аджика приготовлена по проверенному, отточенному рецепту, что я сама ее ем каждый день и ничего страшного не происходит. Я пыталась доказать свою невиновность, но меня никто не слушал. Мои доводы тонули в оглушительном хоре обвинений и угроз.
— Ведьма! Отравительница! На кол ее! На костер! — кричали самые ярые, подстрекаемые кем-то из толпы. Кто-то кинул в меня гнилым помидором, кто-то — комком грязи. Я почувствовала себя загнанным зверем, окруженным стаей кровожадных волков.
Внутри меня все оцепенело от ужаса. Мои руки дрожали, колени подгибались, а в глазах застыли слезы отчаяния. Я не понимала, что происходит. Кто надоумил этих людей? Кто стоит за этой чудовищной провокацией?
— Она ведьма! Это не заготовки, это ведьмино зелье! — орет скрюченная старуха и пытается сбить с прилавка банку с аджикой.
Запах жареного мяса, щедро приправленного незнакомыми специями, густой аромат конской сбруи и терпкий дух пота — эта ядреная смесь буквально вбивалась в нос на рыночной площади. Назойливые крики торговцев, визгливый смех кружащих у ног детей, жалобное блеяние коз, привязанных к телегам, — оглушительная какофония звуков обрушилась на меня, словно ледяной водопад, лишив остатков ориентации. Я по-прежнему не могла осмыслить происходящее и поверить в эту сюрреалистическую реальность. Буквально еще вчера мои руки любовно упаковывали банки с домашней аджикой для уютного фермерского рынка в Подмосковье, а сегодня… сегодня меня пытается разорвать на части обезумевшая толпа, словно я угодила прямиком в какой-то мрачный средневековый фильм. Дыхание перехватило от ужаса.
— Ведьма! Сжечь ведьму на костре! — ревели голоса, вторя крику старухи, нарастая до оглушительного крещендо. Казалось, еще мгновение — и мои барабанные перепонки не выдержат этого неистового вопля. Сердце колотилось в груди, словно бешеная птица, готовая вырваться на свободу.
Вчерашний помидорный рай — стройные ряды банок с моей фирменной рубиново-красной аджикой, любовно расставленные на домотканой скатерти — в мгновение ока превратился в зловещий алтарь. Вокруг моей тележки, словно голодная стая волков, рыскала толпа, готовая растерзать не только меня, но и мой "колдовской товар".