— На балконе ему будет холодно, — уверенно сообщила она. — Ему нужна тёплая подстилка и мама корова, чтоб не скучно.
— Ну всё, — протянула Оля. — Не успели въехать, а уже скотину заводите.
— Если у вас будет целая ферма, — подхватил Диман, устраиваясь поудобнее на подлокотнике дивана, — я беру себе козу. Назову её, ну, скажем, Гламура.
Он выдержал театральную паузу и продолжил с азартом в голосе:
— Она будет жевать и тестировать всё, что Лёше привозят заказчики: коробки, бантики, модные кроссовки. А я всё это буду снимать на видео. Канал на YouTube заведу. «Гламура тестит упаковку».
Он махнул рукой, будто рисуя перед собой экран с миллионами подписчиков.
— Серьёзно, это же золото! Миллионы просмотров. «Шок-контент! Коза сжевала трусики из лимитированной коллекции!»
Аня рассмеялась, подошла ко мне и обняла, уткнувшись лбом в плечо.
— Вот скажи, ты точно был готов к жизни с мамой, дочкой… и потенциальным телёнком?
Я повернул к ней голову, коснулся губами виска и прошептал:
— Я был готов к жизни с вами. А всё остальное — мелочи. Даже если придётся красить стены во все цвета радуги и строить сараи на балконе.
Полина кивнула, явно одобряя мой ответ, и гордо ушла в свою комнату — проверять, хватит ли места для Гаврюши.
А я остался с Аней в своих объятиях, друзьями рядом и с чувством такого спокойного счастья, какого не знал уже много лет. Мы все улыбались.
Просто потому, что теперь всё наконец-то было хорошо. А если дальше появятся проблемы — мы с ними точно вместе справимся.
Эпилог 2. Анна
(чуть более года спустя)
Солнце пекло так, будто календарь обманывал нас, отказываясь признавать, что на дворе уже сентябрь. Воздух был плотный, тёплый, пахнущий зноем, школьными ранцами и глаженными рубашками. Не верилось, что ещё чуть-чуть — и листья на деревьях вспыхнут золотом, как по команде, но пока они цеплялись за лето изо всех сил. Как и я.
Возле школы кипела жизнь: родители, щёлкающие камерами телефонов и пытающиеся собрать детей в кадр, школьники, кто с горящими глазами, кто с настороженным прищуром, учителя в нарядных платьях и с бесконечными списками в руках. Было празднично и шумно, и среди этого — лёгкая тревога, щекочущая изнутри. Наверное, это и есть ощущение настоящего рубежа.
Полина стояла чуть впереди, прижимая к себе букет, который мы с ней выбирали вместе. Два огромных белых банта в её волосах трепетали от лёгкого ветерка — как крылья. Она смотрела на учительницу, что звала первоклашек строиться, и переминалась с ноги на ногу, от нетерпения и восторженного предвкушения.
Моя девочка не боялась. Совсем. Она сияла. Её лицо было открытым и взволнованным, но не растерянным. В глазах — ожидание чего-то большого, важного, её собственного шага в новую взрослую жизнь.
Я поймала себя на том, что сжала пальцы на ремешке сумки, как будто сама сейчас впервые пойду в школу. Может, немного и так. Первый класс — ведь это не только для детей. Это и наш с ней шаг — от «мама, помоги» к «мам, я сама».
И в этой жаркой, звенящей сентябрьской суете, среди белых блузок и ярких цветов, я ощутила что-то похожее на гордость и почти что покой. Мы добрались до этого дня.
Лёша подошёл со спины, чуть склонился и поцеловал меня в висок, нежно приобняв за талию. Я сразу почувствовала, как от этого прикосновения внутри становится немного спокойнее.
— В общем, я выяснил, запись линейки будет. И общее фото класса сегодня тоже сделают, — сообщил он, заглядывая мне в глаза, будто проверяя, не перегружена ли я волнением.
Я только кивнула, всё ещё обводя взглядом школьный двор, наполненный торжественной суетой, шарами, лентами и белыми бантами. Чуть поодаль, стараясь держаться особняком, стояли мои родители.
Я знала, что они приедут, но всё равно сердце дрогнуло, когда я их увидела. Для них это был не просто первый звонок внучки — это был жест. Шаг навстречу.
Мама стояла с прямой спиной, в светлом жакете, чуть морщась от солнца. Папа держал в руках коробку с подарком — скорее всего энциклопедия или канцелярия — что-то строго «для учебы». Они смотрелись немного чужими в этой пёстрой толпе, но всё равно — они здесь. Ради Полины. Ради меня.
Мама долго не могла принять Лёшу. Старые взгляды, железобетонные убеждения: если отец есть — значит, он должен быть рядом. Кровь — это святое. Пусть пьёт, пусть орёт, пусть не участвует в воспитании как таковом — но свой.
А чужой, пусть даже заботливый и любящий, — всё равно чужой.
Я не пыталась её переубедить. Просто жила с Лешей, растила дочь, строила свою новую семью и дом — не физический, а тот, в который хочется возвращаться.
Со временем мама начала оттаивать. Медленно. Осторожно. Молча. Я это видела по мелочам: как спрашивала о нём, как улыбалась, когда Полина говорила о нем. Как перестала вздыхать в трубку, когда слышала, что он рядом.
Мы не обсуждали перемены в её взглядах. Ни к чему. Главное — они происходили.
Я почувствовала, как Лёша слегка сжал мою талию, и обернулась к нему. Он тоже заметил моих родителей.
— Ну что, подойдем? — спросил он, с тем самым теплым выражением, которое у него появлялось только в моменты, когда он хотел быть особенно тактичным.
— Сейчас, — ответила я. — Еще немного постоим тут.
Линейка была вот-вот готова начаться.
Отец Полины, конечно же, не приехал.
С Дмитрием нас всё-таки развели. Оказалось, что если в деле участвует адвокат, если никто не намекает на «потерянные документы» и не затягивает процесс — всё можно сделать быстро, спокойно и почти без нервов. Он, кстати, в суд так ни разу и не пришёл. И, если честно, это даже к лучшему.
Я не стала добиваться запретов на встречи с дочерью. Хотелось поступить по совести. Полина ведь всё равно вырастет и сама сможет оценить, кто и как участвовал в её жизни. Но, как ни удивительно, после развода он даже виделся с ней два раза. Два. В остальное время ни одного звонка, ни одного вопроса: как она, не заболела ли, что читает перед сном.
Да, иногда это задевало. Особенно когда я видела, как Лёша подбирает ей заколки под школьную форму или репетирует с ней песню для выпускного в саду, пока она стоит на стуле с деревянной ложкой вместо микрофона. Но