– Нельзя требовать, чтобы мы осознали свои ошибки… пардон, преступления, если у нас нет «замазки». Нельзя требовать, чтобы мы поступали правильно, если мы знаем только неправильные слова, видим неправильные примеры, видим решетки. Наказание ничего не изменит, нужна культура. И я знаю, что вы со мной согласны.
Фрау вздохнула. Закрыла глаза. Выругалась.
И протянула Марте ручку и лист бумаги.
И вот теперь борец за право на образование сидела на кухне напротив Эмилии, перед дымящейся тарелкой пасты с томатным соусом. Они вспоминали историю про Перчика, и Марта, добавив в пасту немного масла, заключила:
– Знаешь, что меня бесит, Эми? То, что школа – это, скажем так, не несущая опора колонии. В камерах сидят толпы малолеток, потому что их больше некуда девать. Они попадают на нары прямиком из бедных кварталов. В итоге таких, как я, ты, Афифа, Ясмина и еще парочка, кто смог окончить школу, – считаные единицы, мы – исключения.
Эмилия зацепилась за это слово – «исключения».
Марта накалывала макароны на вилку и с аппетитом поглощала их. Она всегда хотела есть и при этом оставалась худой: все калории сгорали.
– Ты не представляешь, как бы мне хотелось по выходным ездить в Беккариа и помогать этим детям. А будь я министром юстиции или образования, я бы такое замутила…
– О, могу себе представить!
Они засмеялись. Рассеянный свет над столом создавал особую интимность. В этом доме было хорошо. Вот только…
– Марта… – Эмилия попыталась прервать пылкую речь подруги, перечисляющей инициативы, которые она предприняла бы на посту министра.
Вот только… Они больше не были сокамерницами волею судьбы.
– Марта. – Эмилия осмелела, голос ее окреп. – Я возвращаюсь в Сассайю.
Марта перестала говорить, жевать, улыбаться.
– Сволочь. К тому же неблагодарная.
– Я благодарна тебе. Ты поддержала меня и вообще терпела меня все это время…
Марта сжимала в кулаке вилку, разочарование ее было слишком сильным.
– А все из-за мужика, – покачала она головой.
– Он ни при чем. – Эмилия посмотрела ей в глаза. – Вернее, не он причина.
– Ведь он не писал, не звонил?
Писал, недели три назад, но Эмилия старательно скрывала это.
– На хрена тебе это?
Эмилии всегда было трудно противостоять Марте, возражать ей. Но после телефонного разговора с отцом что-то в Эмилии изменилось.
Макароны тем временем остывали.
– Ты сама сказала: мы – исключения. Многие ли выходят из тюрьмы с дипломом о высшем образовании? Нам каким-то чудом это удалось. Но для чего мне нужен этот диплом, если я не могу найти свое место?
– И ты нашла эту Богом забытую дыру в горах?
– Я была там счастлива. До того как мама заболела. До того как я стала неудачницей. И я не хочу отказываться от этого места, как ты говоришь, из-за мужика. Мне плевать, что он думает, – я останусь в Сассайе. Я хочу вернуть себе мою работу. Мой вид на Альпы.
– Делай что хочешь, ты уже взрослая.
Марта снова набросилась на еду. Жадно, как человек, которого изрядно достало, что его жизнь разрушают другие.
– Просто знай, что в следующий раз я тебя не подберу. В следующий раз, когда козопас доведет тебя до ручки, не звони мне и не стой под моей дверью. Я не открою.
– Марта, – Эмилия попыталась улыбнуться, – шесть лет в одной камере, а потом еще восемь лет переписки! Мы с тобой неразлучны, хочешь ты этого или нет.
Она не хотела. Просто злилась, ведь была задета ее кровоточащая рана.
– Он тебя выгоняет, оскорбляет, унижает, а ты возвращаешься. Эту сцену я видела тысячу раз. Отец пинает мать под зад, выгоняет ее зимой из дома, потому что соус недосолен или спагетти переварились. Он швыряет ее на пол, как мешок с мусором, а что она? Она плачет и просит прощения.
– Марта… – Эмилия попыталась взять подругу за руку, но она ее отдернула.
– Как ты себе это представляешь? Думаешь, он не будет каждый день, каждую минуту вспоминать о том, что ты натворила?
Тогда Эмилия вскочила из-за стола, оперлась на него обеими руками: она не собиралась убегать, больше никогда.
– Я хочу делать то же, что и ты: ходить по улицам, не опуская глаз, иметь смелость сказать первому встречному, откуда я такая взялась. Не прячась, не нагромождая ложь. Я хочу жить в своем доме. И если Бруно захочет продолжить отношения – хорошо. Если нет – Сассайя не его собственность. Я не обязана ни у кого просить разрешения, чтобы просто жить.
Эмилия пошла в комнату собирать вещи.
Через полчаса Марта постучала в дверь, тихонько приоткрыла ее и заглянула в комнату. Вид у нее был очень усталый.
– Прости, я хватила лишнего.
Эмилия повернулась. На кровати лежал раскрытый чемодан, который она купила у китайцев после телефонного разговора с отцом.
– Помнишь, когда тебе ответил президент, – спросила Эмилия, – ты не поверила, Фрау не поверила, никто не поверил? Но это случилось.
Марта кивнула.
– Помнишь, что ты сказала, когда окончила университет?
Марта так и стояла на пороге комнаты, прислонившись к косяку.
– Ты сказала, что победила, что чувствуешь себя свободной, счастливой.
Они обе почувствовали, как по спине пробежал холодок. Странно было слышать эти слова – «свобода», «счастье».
– Я тоже хочу попробовать, – сказала Эмилия. Она снова принялась собирать чемодан, укладывая одежду, которую ей подарила подруга и которую она купила сама на деньги, заработанные в книжном магазине.
– Я буду ждать тебя там, в горах.
Марта закрыла глаза. Эмилия поцеловала ее веки, прижавшись губами поочередно к каждому. Подхватила чемодан, надела пальто и вышла.
И Марта позволила ей уйти, потому что так поступают настоящие друзья.
32
На всякий случай я вошел первым. Убедиться, что пьяный отец Мартино не притаился где-нибудь и не выскочит на нас с палкой или что похуже. Я открыл все двери и проверил все комнаты. Везде был беспорядок, но, похоже, ничего не пропало. Только коров он забрал и, наверное, уже продал: в хлеву стояла мертвая тишина. Главное, его не было в доме. Я выглянул в приоткрытую дверь и сказал Мартино и Аделаиде, чтобы они спокойно заходили.
Возбуждение дела стало для Фьюме-старшего полной неожиданностью. Он отправился в «Самурай», как обычно, пить и материться, но там его встретили суровые взгляды. Пьеро встал из-за стойки и ясно дал понять Фьюме-старшему, что здесь не любят тех, кто бьет жен и детей, и что лучше ему убраться подобру-поздорову, не