Иногда маленькое рисовое поле опоясывает магическая ограда, сделанная из небольших бамбуковых колышков с натянутой между ними длинной веревкой, с которой, словно бахрома, на равных промежутках свисают пучки соломы и бумажные ленточки (гохэй). Это – симэнава, священная эмблема синто. В ограниченное ей пространство не может проникнуть никакое зло, а палящие лучи солнца не погубят молодые ростки. Там, где маячат белые стрелы, не появятся ни саранча, ни голодные птицы.
Я больше не вижу скульптур Будды. Большие тэра, Сяки, Амиды, Дайнити-нёрай, даже Босацу остались позади. Пропала Каннон с ее священным родом. Пока что с нами остается Повелитель Дорог, но он сменил имя и стал синтоистским богом. Теперь его зовут Сарутахико Микото, и узнать его можно лишь по фигуркам трех обезьян, его верных слуг – Мидзару, не видящей зла и закрывающей лапками глаза, Кикадзару, не слышащей зла и закрывающей лапками уши, и Ивадзару, не говорящей зла и закрывающей лапками рот.
Ан нет! Один Босацу все же уцелел в окружении синтоистской магии. У дороги я вижу образ Дзидзо-сама, доброго товарища по играм мертвых детей. Но и Дзидзо здесь немного не такой, несмотря на присутствие в шести ипостасях[28] как Року-Дзидзо. Святой не стоит, а восседает на цветке лотоса, и в отличие от восточных провинций к его ногам не складывают камни.
Часть 4
С вершины огромного хребта дорога неожиданно идет вниз, открывается вид на высокие, крытые тростником островерхие крыши и зеленые от мха стрехи. Деревня напоминает цветную гравюру из старого альбома Хиросигэ. Цвета и оттенки поселка полностью гармонируют с цветами и оттенками окружающего ландшафта. Это – городок Ками-Ити в провинции Хоки.
Мы останавливаемся перед ветхой маленькой гостиницей. Хозяин, глубокий старик, выходит, чтобы поздороваться со мной. Тем временем куруму окружает безмолвная, робкая толпа деревенских жителей, в основном детей и женщин, желающих взглянуть на чужеземца, подивиться и даже потрогать с застенчивой улыбкой край его одежды. Мне хватает одного взгляда на лицо старого хозяина гостиницы, чтобы принять приглашение. Я решаю заночевать здесь – возницы слишком устали и не могут продолжать путь вечером.
Хотя снаружи гостиница выглядит ветхой от непогоды, внутри она очаровательна. Лакированная лестница и балкончики надраены до блеска и словно зеркала отражают голые ступни служанок. Светлые комнаты свежи и ароматны, как будто мягкие циновки постлали здесь только вчера. Резные столбики алькова (токо) в моем номере, листья и цветы, рельефно вырезанные на черном дереве, ласкают глаз. Какэмоно или картина-свиток, висящая на стене, представляет идиллическую сценку: Хотэй, Бог Счастья, плывет на лодке по темной реке, тонущей в вечернем таинственном пурпурном тумане. Несмотря на то, что деревенька находится далеко от центров художественного мастерства, в доме нет ни одного предмета, который не отражал бы тонкое японское ощущение формы. Старая лакированная шкатулка с инкрустированными золотыми цветками, в которой хранят сладости (каси), чашечки для сакэ из прозрачного фарфора с крохотной золотой креветкой на боку, бронзовые подстаканники в форме загнутых лепестков лотоса, даже чугунный чайник с фигурками драконов и облаков и медная хибати с ручками в форме буддийских львиных голов радуют взор и приятно удивляют. Воистину, когда в сегодняшней Японии попадается на глаза какое-нибудь непривлекательное изделие из фарфора или металла, нечто банальное и неказистое, то можно с уверенностью сказать, что к появлению этого уродца приложила руку иностранная культура. Здесь же я нахожусь в Японии древних времен. Эти вещи до меня, вероятно, не видел ни один европеец.
Окно в форме сердца выходит в сад – чудесный маленький сад с крохотным прудом, миниатюрными мостиками и карликовыми деревьями. Вид напоминает роспись на боку чайной чашки. Разумеется, даже в этом саду расставлены живописные камни, а также изящные каменные фонари торо, какие можно увидеть во дворе возле храма. За ними в теплых сумерках я вижу разноцветные огни – фонарики бонку, подвешенные у входа в каждый дом для привлечения духов покойных близких, потому что в этих древних местах люди живут по старому календарю, согласно которому сегодня как раз наступил первый вечер Праздника мертвых.
Как и в любой другой маленькой деревне, где я останавливался раньше, местные жители отнеслись ко мне с невообразимой, неописуемой добротой и учтивостью, каких не увидишь ни в одной другой стране, да и в Японии встретишь лишь в глубинных районах. Их безыскусная вежливость и непритворная доброта совершенно бессознательны, и то и другое идет прямо от сердца. Я не успел провести среди этих людей и двух часов, как их отношение ко мне вкупе с сознанием, что я ничем не могу вознаградить их за доброту, вызвали у меня смутное нездоровое желание: мне захотелось, чтобы эти обаятельные люди неожиданно обошлись со мной несправедливо, внезапно причинили мне какое-нибудь зло, совершили какую-нибудь ужасающую бестактность, дабы избавить меня от неизбежного сожаления, которое, как я знал, охватит меня, как только я покину это место.
Пока пожилой хозяин гостиницы показывал мне баню, настаивая на том, чтобы собственноручно вымыть меня, словно ребенка, его жена приготовила нехитрый ужин из риса, яиц, овощей и сладостей. Бедная женщина явно мучилась сомнениями, смогла ли она достаточно мне угодить, даже после того, как я отужинал за двоих, и все повторяла извинения, что не может предложить мне большего.
Сегодня нет рыбы, говорила она, потому что наступил тринадцатый день месяца или первый день бонку, Праздника мертвых. Тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого дня никто не ест рыбу. Но утром шестнадцатого числа рыбаки выйдут в море за уловом, и тогда все, у кого еще живы отец и мать, смогут поесть рыбы. Но тем, у кого отец или мать умерли, рыбу не разрешается есть даже шестнадцатого числа.
Пока добрая душа объясняет мне местные обычаи, я слышу странный далекий звук, вызывающий воспоминания о