Неделю назад ко мне приехал незнакомый человек. Он оказался сотрудником старейшего банка Швейцарии. С его приходом история моего дальнего предка, графа Андрея Извольского, получила новый, очень неожиданный поворот…
В 1874 году, незадолго до смерти, граф открыл в банке счет и положил на него все свои деньги. В тот же день он выкупил банковскую ячейку, в которой разместил некие ценности. По условиям договора оплата ячейки снималась с его счета. Я не знаю, что планировал мой предок, но то ли смерть пришла к нему неожиданно, то ли это был жест какой-то злой мести моему деду, но только о существовании счета и ячейки не знал никто. Шли годы и десятилетия, банк исправно снимал свои барыши, но теперь, спустя почти полтора столетия, деньги на счете закончились. Банк сделал международный запрос в российское министерство внутренних дел о ныне живых наследниках графа и получил ответ, что Извольский Николай Васильевич, то есть я, является единственным прямым родственником, а стало быть, и наследником графа Андрея Извольского. Спустя два дня документы были заполнены, и пару часов назад все тот же сотрудник банка привез мне плотно запечатанную коробку.
Я не решался открыть. Мне предстояло взять в руки доказательства существования Атлантиды! Этого исчезнувшего удивительного мира аксельбантов и хрусталя, балов и плюмажей, титулов и золотых ливрей, мне слышалось цоканье копыт по мостовой, я чувствовал запахи… Пороха и лошадиного пота… Ладана и едкого дымка погасшей свечи…
Пальцы осторожно надорвали плотную бумагу, я освободил от упаковки большую шкатулку красного дерева. На крышке красовался графский герб. Я впервые видел свой родовой геральдический символ: красно-черный щит с золотым орлом, увенчанный дубовыми листьями… Я осторожно откинул крышку. В маленьком бархатном чехле нашел серебряную монету. На аверсе был незнакомый мне профиль и надпись: «Б. М. Константинъ I Имп. и Сам. Всеросс. 1825». На реверсе – двуглавый орел империи. На дне шкатулки я нашел записки графа Андрея. В кожаном переплете дневник, состоящий из листов, испещренных каллиграфическим почерком действительного статского советника Андрея Васильевича Извольского. Так я и узнал эту интереснейшую историю ушедшего от нас навсегда мира.
Глава 1
Вынужденная служба
Июнь тысяча восемьсот девятого года выдался в Петербурге знойным. Огромные окна в кабинете были распахнуты настежь, но тем не менее легкие занавески не улавливали ни малейшего дуновения. Следственный пристав управы благочиния города Санкт-Петербурга при недавно учрежденном высочайшим указом Министерстве внутренних дел граф Андрей Васильевич Извольский сидел, откинувшись на спинку кресла. Переварить события последних недель было нелегко.
В голову лезли обрывки щемящих сердце воспоминаний, служба на линкоре «Селафаил», бескрайнее море и режущая глаз белизна парусов. Извольский любил море и службу знал крепко. В двадцать два года он уже капитан-лейтенант, сам адмирал Сенявин прочил ему самое блестящее будущее, но флотская карьера оборвалась неожиданно, хотя и славно. Год назад, при Дарданеллах, русский флот адмирала в результате дерзкой и доблестной атаки отправил на дно половину флота османов, потеряв в этой славной баталии менее тридцати человек. Виктория была громкой, и Извольскому было вдвойне обидней оттого, что она оказалась для него последней. Турецкое ядро во время боя попало в мачту и срикошетило на мостик, убив вестового матроса и оторвав графу два пальца на левой руке. Щепки от разбитой мачты крепко посекли ему ногу, и даже теперь, после долгого лечения, он прихрамывал. Службу на корабле пришлось оставить, Извольский даже подумывал, не уехать ли ему из Петербурга в имение к родителям, но две недели назад он получил письмо от министра, князя Куракина, с предложением должности следственного пристава с присвоением чина коллежского асессора. Оказалось, что адмирал не оставил своего любимца и порекомендовал молодого графа князю как дельного и смекалистого человека. Извольский не посмел отказать всесильному министру, да и Сенявина подводить отказом совсем не хотелось.
Первая неделя новой службы прошла в знакомствах с новыми сослуживцами, аппаратом присутствия и в чтении бесконечных указов, депеш и инструкций. Для живого и подвижного ума графа, не приученного к бесконечной бюрократии, каждый день на службе становился пыткой. Вот и сегодня он как мог оттягивал выход из дома. Наконец часы пробили девять раз. Извольский подавил тяжелый вздох.
– Григорий! Сюртук!
– Сию минуту, ваше сиятельство!
Извольский поморщился. Уже продевая руки в рукава темно-коричневого гражданского сюртука, он спросил:
– Сколько ты у нас уже служишь, Григорий?
– Сорок два годочка, ваше сиятельство, как один день.
– Так ведь я уже как двадцать три года тебя прошу, друг мой: называй меня Андреем Васильевичем, ведь невмоготу от тебя про сиятельство слышать, – улыбнулся граф. – Подай-ка перчатки. – Он натянул на левую, осиротевшую от турецкого ядра кисть шелковую, сшитую на заказ трехпалую перчатку, затем проворно надел правую. – Что там матушка? Писем не было?
– Не было писем, Андрей Васильич, знаете ведь, я б непременно известил… Только до писем ли? Весь Петербург на ушах! Глашку утром на рынок посылал, прибежала в состоянии нервическом, говорит, гусара какого-то на Галерной пристукнули…
– Григорий… – поморщился Извольский.
– Виноват, ваше си… Андрей Васильич… Жизни лишили. Говорят, генерал целый! Виданное ли дело, посреди столицы, как в вертепе каком…
Дальше можно было не слушать. Граф знал старого слугу как облупленного: Григорий не любил столицы, всей своей широкой душой обожал имение Извольского на Смоленщине и тяготился в Петербурге всем, начиная от сырого климата, заканчивая нравами и ценами на муку, сахар и «кофей». Извольский тяжело спустился с лестницы, опираясь на тонкую трость, нога дурно сгибалась, но доктора советовали ему побольше двигаться. Интересно, что же за гусар? С генеральским чином-то Григорий, конечно, погорячился, но ведь и вправду если на Галерной, то ведь это совсем недалеко от дворца…
Коляска ожидала у дверей. Ехать было минут пятнадцать, дорога проходила вдоль канала, и прохладный ветерок приятно обдувал лицо. Обычно мерный стук копыт по мостовой и широкие, правильные петербургские улицы действовали на графа успокаивающе, но не сегодня. Необъяснимое волнение, появляющееся откуда-то изнутри при возникновении опасности, завладело им.
У здания Управы было непривычно людно, едва Извольский появился в дверях, пристав шагнул к нему навстречу:
– Ваше высокоблагородие! Вас господин генерал к себе требуют!
Кабинет обер-полицмейстера Санкт-Петербурга Александра Дмитриевича Балашова располагался этажом выше, в самом конце коридора.