Примерно два года назад я совершила путешествие в ад, в самое его пекло, и смогла вернуться. Главное слово тут «смогла». Но это оказалось не самое страшное. Ад еще оставался во мне. Иногда я думала, что не выберусь.
Но я смогла. Смогла собраться по кусочкам и жить дальше. Ради Влада, ради Левы, ради Алекса, ради себя. Я смогла.
Я смогла бросить нелюбимую работу и вернуться к живописи, я смогла родить ребенка, будучи не совсем устроенной в жизни, я смогла простить себя и весь мир и полюбить его заново.
И завтра я смогу блистательно провести свою первую выставку.
Когда я была на седьмом месяце беременности, ко мне в дверь позвонил Глеб. Я не знаю, что он хотел спустя столько времени. В руках он держал букет цветов и конфеты. Увидев мой огромный живот, он растерялся и быстро-быстро, как краб, попятился к лифту. От его глупого нелепого вида мне стало смешно, и я, еще сильнее выпятив живот, пошла на него тараном. А он все пятился и пятился, пока не уперся спиной в стенку. Я громко рассмеялась, чем еще сильнее ужаснула бедного Глеба. Тогда он здорово напугался. Таким жалким и растерянным я его еще никогда не видела. Пусть думает, что я сошла с ума. Лучше так. С сумасшедшими шутки плохи.
Мои родители не сразу смирились с моей беременностью. Точнее, они совсем с ней не смирились. Даже на выписку не пришли. Меня встречали Алекс со свекровью и две новые коллеги, с которыми я арендую художественную студию. Познакомились мои родители с внуком лишь спустя месяц: видимо, столько времени им потребовалось, чтобы переварить случившееся. В подарок они принесли большого робота с маркировкой шесть плюс и шоколадный торт, от которого у меня аллергия. Они напряженно покосились на кричащий сверток, который я им вынесла, и всем своим видом показывали крайнее неодобрение. Но когда мой отец взял Леву в руки и тот улыбнулся ему, что-то изменилось. Раз и навсегда. Тумблер переключился. Отец долго и внимательно смотрел на Леву, не произнося ни слова, а потом спросил, можно ли ему прийти завтра.
Я сказала, что не против.
Вот и завтра я буду не против. Мои родители обещали к восьми утра уже быть у меня и забрать Леву с Зефиркой. Я знаю, что они отлично проведут время, будут играть на детской площадке и есть много сладостей, какие Левиной душе угодно. Когда он с моими родителями, для него нет запретов. Моего отца словно подменили, стрелка с минуса перешла на плюс. Иногда мне даже приходится останавливать его, ставить рамки.
Сейчас Лева спит в коляске, посасывая свой указательный пальчик, а рядом с ним на коврике развалилась Зефирка, бело-черная французская бульдожка.
Я сажусь в старое кресло и внимательно смотрю на две картины, которые ни за что не выставлю напоказ. Они слишком личные. Я провожу пальцами по гладкому холсту, и на мои глаза наворачиваются слезы. Золотисто-карамельные волосы, чуть прищуренные смеющиеся глаза, ямочки на красивом лице. Таким я буду помнить его всегда. Таким он приходит ко мне во сне. Мой эш-нокор, моя любовь. Засунув руки в карманы светлых шорт, просто стоит и смотрит на нас с Левой. Иногда берет его на руки и закидывает себе на шею. Лева радостно визжит, обнимая отца за голову.
Влад…
Мои тихие всхлипы переходят в рыдания, и сердце разрывается от тоски.
О боже, Влад! Почему? Почему?
Я обессиленно спускаюсь на пол, стараясь сдержать рыдание, и чувствую, как теплый мягкий язык касается моей щеки.
– Зефирка, – шепчу я, обнимая собаку. От моих рыданий просыпается Лева, и мне приходится убаюкивать его. Он быстро успокаивается и засыпает у меня на руках. Я прижимаю его к себе. Моя любовь к нему безгранична.
Я смотрю на вторую картину и утопаю в ее манящей зелени.
Я больше не боюсь жрицу Марууш, я победила ее.
Я знаю, какое будущее меня ждет.
У меня и у Левы все будет хорошо – орлан-белохвост сказал мне это.