План понемногу действовал, и всё сходилось. Но почивать на лаврах рано, ведь ещё надо понять, как будут действовать бандиты, чтобы их опередить.
Чтобы не было, как у тех особистов с той колонной, отправленной в засаду.
Глава 4
Стрелять нам самим пока не надо. Ну, это образно говоря. Пару раз пальнуть придётся, но в нужный момент, главное — выждать его. А как было на войне, так действовать не выйдет. Там-то мы не таились, как сейчас, но это не сработает, ведь сейчас враг очень мощный и жестокий.
Зато так делали «духи», и у них получалось успешно. Если так подумать, мы многому учимся у врага и перенимаем у него разное. Возможно, поэтому многие из нас зовут друг друга «чеченцами», а ветераны афганской войны — «афганцами». А наши военные сто с лишним лет назад ходили с кавказскими шашками и кинжалами.
Так что кое-что мы перенимаем, хотим мы того или нет. Но главное — выжить, открыть наше новое дело и продержаться. Это же только первый шаг.
Шопена я давно хотел подключить к чему-то всерьёз, и сейчас был подходящий случай. Он же у нас самый общительный, знает много городских попрошаек и беспризорников, и не потерял контакты с теми, кто был с ним в детдоме.
Иногда это выходит ему боком, потому что знакомые бывают разные, и могли втянуть в проблемы. Многие из них находятся в разных бандах, в основном среди «портовых». Детдомовские дорогу в жизни находят плохо, и бандиты этим пользуются.
Вот и таланты Шопена пригодятся, чтобы что-то узнать или подкинуть дезу, особенно когда авторитеты «химкинских» готовятся враждовать друг с другом.
Но дело не только в этом.
Шопен до сих пор потерянный, никак не может освоиться на гражданке, и в последнее время всё равно стоит особняком, как бы в стороне от всех.
Там, в Чечне, он всегда был с нами, делился всем, просил помощи, и мы это делали. А здесь… Да, помогает, прикрывает, поддерживает. Попроси — в лепёшку разобьётся, но сделает.
И всё же, он никогда не просит никого из нас о помощи, хотя у него могут быть проблемы, о которых он не говорит. О себе он вообще стал мало говорить, хотя раньше охотно делился переживаниями, как всё непонятно после детдома и армии. И стал малообщительным, будто стало тяжело заводить знакомства.
Раньше я бы такого даже не заметил, мало ли что, учитывая, сколько сейчас всего происходит. Но в последнее время это бросается в глаза. Он будто и с нами, помогает всем, но со своими проблемами пытается справиться сам, в одиночку.
Так что пусть займётся этой задачей, и в процессе я с ним пообщаюсь плотнее. Хочу его растрясти, чтобы снова стал одним из нас не на словах, а на деле, и не стоял в стороне.
Ну а Шустрый — он непосредственный пацан, с виду открытый и честный, но хитрить умеет. А ещё он умеет прятать от других свои мысли и тревоги, скрывая всё за шутками. Какой он на самом деле, знали только мы, и больше никто.
Ему поверят, если он начнёт «выбалтывать». А чтобы не ушёл в разнос, я знаю, кого приставить за ним присмотреть.
— Ну что, Толик? — я посмотрел на Шопена, который непонимающе уставился на меня. — Вот сколько ни вспоминаю о войне, ты там всегда был самым продуманным, столько всем помогал.
— В натуре, — добавил Шустрый.
— А сейчас будто что-то стряслось. Колись, давай.
— А? Ну, — Шопен погладил собаку, которая улеглась у его ноги. — Чё я здесь могу-то. Там-то деваться было некуда. А здесь — сп’авочник возьми или объявления, и все воп’осы по’ешать можно. А я-то чё?
— Недооцениваешь ты себя. Некоторые вопросы не порешаешь. Ты много кого знаешь, друзей заводишь легко. У тебя вот даже где-то чётки лежат от чеченца, он тебе их сам подарил. Это редкий подарок.
— Там лежат, — проговорил он, показывая на стол.
— Вот и надо бы, чтобы ты помог связаться кое с кем, поговорить с кем надо. Бродяга говорил, и Газон тоже, что у портовой братвы много детдомовских.
— Есть такое, — Шопен кивнул. — Они пацанов зовут к себе, в их же 'айоне детдом-то. Пойти-то больше некуда, 'аботы нету нифига.
— Лучше тебя это никто не сделает, Толик. Суть вот в чём.
Рассказал им и про Фиделя, убитого Бродягой, и о том, что было со спецназовцем после. И что знаю о Налиме и о Гарике, самых опасных для нас авторитетах.
Слушали внимательно, а я говорил тихо, зная, какие тонкие стенки могут быть в общежитии. Я сел на табуретку, а они оба расселись на краях пружинчатой койки Шопена.
— Сейчас они хотят использовать нас, чтобы мы разобрались с их недругом. Мы же стрелять умеем, работаем слаженно, а ещё — не успели во всём завязнуть. Они оба так хотят, поэтому Гарик хотел предъявить за Кислого, а Налим — нас от этого спасти. Типа спасти. Сами понимаете, что на самом деле.
— Хит’ые, блин, — Шопен выдохнул. — Хоть уезжай, не отстанут.
— Отстанут, — заверил я. — Я могу лавировать между ними несколько дней, но надо их стравливать между собой быстро, конкретно и жёстко, чтобы они друг друга ненавидели.
Оба уставились на меня, а я продолжал. Тихо, но они меня слышали, разве что Шопен повернул голову, ведь одно ухо у него было глухое.
— Будем делать точечные уколы, я уже начал работать. Вот и смотрите, парни. Сначала они хотели нас завербовать к себе. Скоро начнут ставить ультиматумы. Типа, если не перейдём к ним, то раздавят.
— И что придумал? — спросил Шустрый и усмехнулся. — Мочить обоих? Заманить их на стрелку, и на! — он вскинул руки, будто стрелял из автомата.
— Слушай лучше, Шуст’ый, — с укоризной сказал Шопен. — Не будет так. Не тупые же.
— Не будет, — я кивнул. — Они на такую стрелку не пойдут, у них только один выход остался — война. Но мне на них плевать, мне на нас не плевать. Суть в том, что раз не вышло завербовать, то они захотят нас уничтожить. А потом…