Гарик: «Халатик от Готье, галстуки от Готье не желаете?» Нам, харьковчанам… Ну, для нас это было дорого. Тогда Гарик: «А вот мешок джинсов тогда». Мы смотрим: «Так то ж самопал». Гарик отвечает: «Конечно, самопал, но из Хабаровска». Значит, хороший.
Я накупил себе джинсов, шорты всякие от нищеты деревенской. Потом понял, что меня не торкает это.
А когда обнаружил старые костюмы и начал комбинировать старые и новые вещи, пришло понимание, что это не только интересней, но и экономичней, почти даром. Нашел брюки с манжетой большого размера. Тогда все, кто винтажничал, покупали размеры покрупней. При моей небогатырской комплекции я носил брюки где-то 50-го размера.
Встретив Гарика на югах впервые, я сразу прочувствовал магнетизм, который от него шел. Потом мы уже в Москве пересекались, по фарцовочной линии. А на момент брожений он был чрезвычайно полезной фигурой для всех. Я уже тогда для себя отметил, что в Москве и Питере передовыми носителями полезной информации по культуре и моде были люди из утюговской среды, владеющие несколькими иностранными языками.
М. Б.: Я помню, как Гарик напрягался, когда его Марочкин называл Петлюрой, а тебя Гариком…
А. П.: Ну да, похожие – по росту, прическам, мерзопакостные добрые злючки. Стиль разведчиков соблюдался.
М. Б.: Если сформулировать кратко «гариковский» вклад того периода, то это как раз подтягивание в художественную среду именно таких людей, которым, с одной стороны, было нечего терять, а с другой – у них была уличная подготовка.
А. П.: Естественно. И все понимали, что так лучше, чище, правильнее. Неформалы давали тот самый драйв и опыт, которого не было в зашуганной артистической среде. А наши рок-звезды наряжаться особенно и не умели. Тусовщики сначала хотели влезть в вещи помажористей, а когда этот «общий» уровень упал и все стали ходить в джинсе, то тут же захотели винтажа. Пошла такая тенденция: чем хуже одеваешься, тем лучше выглядишь. Вплоть до откровенной рванины, апогеем проявления которой стал Подольский фестиваль. А потом и эта эстетика утратилась. Юра Орлов после того, как прошел «рейверскую школу», начал одеваться в брендовые вещи. Но сами концерты в те времена были генератором событий и оттяга. Они же и породили всплески уличных перформансов.
Был такой период, когда доехать до ДК Горбунова и не напороться на люберов было сложно. Я помню сцену: Гарик, я и Алан едем в Горбунова на метро. На мне был фрак, трико, сверху трусы красные в горошек и веревка, на которую был привязан мертвый голубь. На переходе на Киевской натыкаемся на кучу люберецких парней и противостоим молча до самой Багратионовской. Никто не дергается, но все готовы и ждут выход, чтоб людей не смущать. Выходим, а из другого вагона выкатывает Хирург и человека три-четыре, Орлис с Блиновым точно были. Саша весь в перстнях блестючих… И, ойк, группа сопровождения сразу изменила траекторию похода. Чуть только численность смещалась в сторону десятка, тут же агрессия у люберов куда-то испарялась.
М. Б.: Да, разное бывало, побоищ хватало разных, ты, помнится, в них тоже участвовал.
А. П.: Приходилось, уличные панковские перфомансы заразительны. Помнится, после одного из первых перформансов меня позвали на выставку авангардисты. По дороге я захватил найденный на помойке трупик кролика, недоеденного. Крысами чуть подъеденная такая тушка, и вот из нее-то я и сделал объект, посвященный батьке Махно, под названием «Загнанный кролик». А уже на официальной выставке «Новые символисты» в 1988 году на Кузнецком мосту сделал несколько объектов с товарищами-художниками. Выставка была закрыта через час, потому что в одной инсталляции немецкий солдат т ливерной колбасой немца, а в другой пионер показывал смерти дорогу в светлое будущее. А посередине лежала скульптура по мотивам питерских некрореалистов «Труп-пап». Потом мы их подожгли и устроили танцы прямо там же, на Кузнецком, и к нам на дискотеку приехали пожарники. Тема некро присутствовала у многих. Я помню, любил на кладбище собирать цветы пластмассовые, делал себе на шею всякие украшения из лент, вроде «Дорогому папе от…», коллекцию собрал целую. Возможно, после этих экспериментов меня и перестали пускать в официальные проекты и начали звать на неформальные выставки и квартирники, которые проходили в брошенных квартирах.
М. Б.: Еще бы, все делалось по-быстрому, по-тихому. Нужна была продукция, а не балаган. Поскольку начался процесс героического противостояния нонконформистов и иностранного бабла, вызванного Горбиманией. В этом вопросе можно обозначить ключевой датой 1987–1988 годы, когда открылись границы и многие сущности проявились.
А. П.: Да, в этот период рисовать стали все, даже те, кто по определению не способен. Потом некоторые одумались и стали модельерами. Ко мне тоже, в силу порочных связей и радикализма, относились с опаской, и в новые неформальные объединения, вроде Фурманного, не звали. Где-то с 1986 года понеслось общение. Женя Круглый ко мне захаживать стал, поселили ко мне в общагу Сережу из «Комитета охраны тепла». Стали смешиваться две категории людей, не жлобские: студенчество и неформалы. А после окончания института я переехал в панк-салон на Преображенку, но долго там не задержался. В 1988 году меня распределили в Музей молодогвардейцев в городе Краснодоне. Я должен был выставить черепа погибших молодогвардейцев, развесить их одежду – в целом то, чем я сейчас и занимаюсь, делаю всякие экспозиции, только под маркой авангарда, а тогда я это делал просто как простой советский оформитель. Вот в тот период появился сквот на Осипенко, где поселилась «Матросская тишина», «трехпрудники» только приехали из Ростова. Меня туда позвал Сережа Жегло, который опасался находиться в одиночестве. Помещение оказалось полной развалиной, каких в Москве было множество. Но мы сделали ремонт, и началась работа. Я делал некроромантические натюрморты из дохлых кошечек на золотых бумажках. Я же не Юфа, это он за «некро» отвечает, а у меня была смесь «некро» и романтики.
Потом открыли сквот на Гашека, благодаря Саше Кулешову. С нами с Осипенко переехали Рыжикова, Жегло, Зайдель, Сидоров, а остальные просто в гости приходили. И Кирилл Преображенский с Машей Носик, Жанна Агузарова, ныне покойный Ваня Дыховичный. Большая тусовка набралась.
М. Б.: Я тоже заходил, участвовал стихийном перформансе «как мы любим Петлика», когда в дополнение к фото Ленина с собачкой в Горках делали серию подобных фото с твоей местной собачкой, которую все звали Петлик. Той самой, которая засрала всю комнату твоему соседу-художнику.
А. П.: Засрала… Это была инсталляция «космос по-собачьи»: пол метров 25 весь в созвездиях