— Эти шотландцы — крепкие солдаты и хорошие бойцы, — со всегдашней своей обстоятельностью заметил Козиглова. — Их с налёта взять будет сложно, если они успеют как следует укрепиться на этом берегу.
— Но придётся пропустить и дать им время, — покачал головой Кмитич. — Для этого я выпросил у великого князя тебя и твоих рейтар, пан Лонгин. Враг должен поверить, что на этом берегу ему ничего не угрожает, и лишь после этого мы атакуем.
— Это будет жестокая рубка, пан Лазарь, — заявил Козиглова. — Мне ты отводишь сражаться с укрепившимися шотландцами покуда сам будешь вместе с Кречинским рубить лановую пехоту.
— Ни мои ополченцы из шляхты, — вздохнул Кмитич, — ни липки Кречинского не имеют и близко выучки твоих рейтар и доспехов у них нет. Да и кони наши не чета радзивилловским, которыми вас до сих пор князь Николай-Сиротка снабжает.
— Гладко ты стелешь, пан стражник, — вздохнул Козиглова.
Несмотря на производимое впечатление он не был так уж туп, как многим казалось. Пускай разум рейтарского ротмистра и уступал иным в быстроте, однако во всём, что касалось военного дела, он был большой дока. И сейчас отлично понимал, что Кмитич за расточаемыми комплиментами пытается скрыть очевидный приказ. Он кидает его рейтар в самое горнило жестокой схватки с опытными наёмниками, которым ещё и укрепиться дадут. Многие люди Козигловы сложат головы в этой рубке, однако выбора нет. Ему велено было идти под командование стражника великого литовского, а значит придётся выполнять его приказы. Никуда не денешься.
— Командуйте, пан Лазарь, — пожал плечами Козиглова, — и я ударю на этих шотландцев.
— Ударим, — принялся излагать свой план Кмитич, — когда лановая пехота перейдёт на наш берег, и начнут переправляться немецкие наёмники. Ты, пан Лонгин, свяжешь боем шотландцев. Ты, пан Николай, со своими липками руби выбранцов почём зря: не давай им головы поднять, руби без жалости, как умеешь.
— Алла, — кивнул Кречинский, — они и рук поднять не успеют, чтобы голову защитить. Всё порубим!
— Ну, а я ударю по немцам на переправе, — закончил Кмитич. — В моём отряде все шляхтичи ловкие, с саблей, пистолетом и луком знакомы хорошо, и в седле держатся не хуже поляков. Задачу, как видишь, пан Лонгин, и перед собой ставлю непростую, но такую, с которой твоим рейтарам не справиться. Тяжелы они для боя на переправе.
Епископ Жемайтский потел ещё сильнее, хотя казалось, уже просто некуда, когда его возок передними колёсами наехал на переправу. Впереди шагали так же бодро, как недавно шотландцы, немецкие наёмники с тяжёлыми мушкетами на плечах. Они прикрывали переправу на правом берегу до самого конца, а теперь окружили лёгкий открытый возок епископа, запряжённый парой хороших коней. Инженеры уверяли, что он пройдёт по наведённой ими переправе. Но потел от страха епископ вовсе не из-за того, что по шатким брёвнам и такому ненадёжному на вид настилу катился возок. Он надеялся, что всё обойдётся: сейчас он окажется на другом берегу в окружении сильного войска, и ему, в самом деле, сам чёрт не брат. Но ведь как самый тёмный час перед рассветом, так и самые скверные дела происходят, когда кажется, что всё позади. Ещё один малый шаг, и все страхи окажутся лишь пустыми мороками, которые после вспоминаешь со смехом и рассказываешь о них друзьям за чаркой.
Но на сей раз страхи епископа не были напрасны. Стоило только немецкой пехоте пройти половину переправы, как из ближней рощи, разведать которую не получилось потому что в войске не было конницы, вылетели один за другим три отряда вражеской кавалерии. Почему сразу вражеской? А с чего бы своим лететь на рысях да ещё и оглашать округу диким татарским воплем.
— Иисусе Сладчайший, — тут же завёл Николай Пац какую-то почти детскую, недостойную епископа молитву, — Дева Мария заступница, не попусти, не дай погибнуть от рук нехристей. Спасите и сохраните недостойного сына вашего, раба Божия…
А всадники, разделившись на три отряда, устремились каждый к своей цели. Рейтары в прочных доспехах, на хороших конях обрушились на шотландских наёмников. Те успели дать по ним залп из мушкетов. Не один рейтар вылетел из седла, сражённый тяжёлой пулей, однако остальные разрядили свои пистолеты прямо в лица не успевших перезарядить оружие шотландцев. А после ударили в палаши!
Разбойного вида липки налетели на выбранцов. Те тоже отстреливались из мушкетов, но пускай и командовали ими опытные офицеры тоже из числа наёмников и пацевых арендаторов — выучкой они сильно уступали шотландцам. Даже липков хватило, чтобы после первого же нестройного залпа выбранцов, учинить в их рядах настоящую резню. Липки ворвались в неплотный строй лановой пехоты и принялись рубить с седла по головам, мушкетам, рукам, плечам, спинам. Всюду лилась кровь и многие выбранцы уже бросали оружие и бежали прочь. Умирать не хотелось никому.
Ну, а отряд шляхтичей под командованием самого великого стражника литовского Лазаря Кмитича атаковал немецкую пехоту прямо на переправе. Отважные шляхтичи без страха погнали коней на ненадёжную переправу. Подкованные копыта застучали по дереву. Немцы, все ветераны, люди тёртые, бывалые, успели занять оборону на качающемся под ногами настиле. Мушкеты у всех были заряжены, и они по команде успели дать залп по скачущей в атаку шляхте. Полетели прямо в реку сбитые пулями всадники, падали и кони, увлекая за собой седоков. Но остановить стремительный натиск литовской шляхты пули не смогли. Те по примеру рейтар выпалили почти в упор из пистолетов, и тут же ударили в сабли.
Рубка пошла прежестокая. Немцы и шотландцы держались долго, и многим рейтарам со шляхтичами стоило жизни это противостояние. Однако не выдержала пехота натиска, да и липки пана Кречинского, разогнав выбранцов, ударили с тыла на шотландцев. Тогда уже стойкие дети гор и долин Каледонии предпочли отступить к берегу, так чтобы тыл был прикрыт, и над строем их затрепыхался белый флаг. Кречинский хотел, наплевав на него, порубить шотландцев до последнего, однако его остановил Козиглова, отличавшийся не только упрямством, но и удивительным для человека семнадцатого столетия милосердием.
— Отзови своих волков, пан Кречинский, — положил он тяжёлую руку в перепачканной кровью стальной перчатке на плечо улану липков. — Против божеского закона убивать тех, кто сдаётся.
Кречинский в ответ оскалился воистину по-волчьи, однако словам Козигловы внял. Он не желал ссоры с этим могучим гигантом, потому что пан Лонгин после боя, быть может, и был склонен к излишнему милосердию, однако во время сражения о нём никогда не задумывался. Кречинский сам отправился к своим липкам и заставил их вернуться в строй, перестав наскакивать на