Коронация бывшего курфюрста, а теперь уже Иоганна Сигизмунда Гогенцоллерна, первого короля Пруссии, была роскошной, пускай и проходила в мрачном Мариенбургском замке, помнившем ещё рыцарей-тевтонов. Там я впервые встретил молодого принца Густава Адольфа, сына и наследника шведского короля Карла Девятого, отнявшего трон у Сигизмунда. Конечно же, шведы, у которых как раз недавно началась война с Данией, никак не могли отказаться от таких союзников, как свежеиспечённое Прусское королевство и Литва. Сам король Карл был болен и не смог приехать, но шведскую делегацию возглавил его старший сын Густав Адольф. А вот тоже сославшийся в письме на проблемы со здоровьем польский король Сигизмунд никого в Мариенбург не прислал. В отличие от кесаря Римского, которым во всём, кроме формального титула, был Маттиас Габсбург, отнявший власть у своего безумного брата Рудольфа. Всё это рассказал мне Сапега, пока мы ехали из Вильно в Мариенбург. Тогда же он объяснил мне и важность признания курфюрста королём со стороны императора или того, кто был им во всём, кроме формального титулования.
Принц Густав Адольф Шведский мне как-то сразу не понравился. И не только из-за имени, за которым для меня, как для родившегося в двадцатом веке и воспитанного на фильмах и книгах о Великой Отечественной войне, скрывалось слишком уж много крайне негативных ассоциаций. Вся внешность его, с одной стороны, какая-то почти бесцветная из-за бледной кожи и светлых волос, с другой же — внимательные чёрные глаза глядят на тебя, словно пистолетные дула, говорила о том, что перед тобой хищник. Молодой, безжалостный хищник, всегда готовый вцепиться в горло ослабевшему врагу. Сейчас таким врагом была Польша, чьими землями Швеция не прочь была полакомиться, несмотря на идущую почти полгода войну с Данией и вечно неспокойными русскими землями, захваченными Делагарди. На коронацию курфюрста он прибыл явно чтобы прощупать почву и попытаться решить, будет ли Литва и Пруссия добивать ослабевшую Польшу, а даже если и нет, что может урвать себе Швеция в этом случае.
Наверное, по этой причине принц едва ли не первым заговорил со мной. Мы вежливо раскланялись, и только увидев его вблизи, я понял, насколько он молод. Как потом узнал, Густав Адольф был почти на десять лет моложе меня, а ослабший здоровьем отец уже отправлял его вести самостоятельную политику от лица всего королевства.
— Я не хотел быть чёрным вестником для вас, князь Михаэль, — обратился он ко мне, — однако вы, наверное, давно не получали новостей с Родины. Признайтесь, вы скучаете по ней?
— Отчасти, — уклончиво ответил я, — но раз я стал великим князем литовским, здесь теперь мой дом, пускай это и не отчизна.
— Но вам в Литве, возможно, — заметил принц, — может стать весьма неуютно. Вы, верно, не знаете ещё, что нобили, — видимо, он так назвал по-немецки (а говорили мы именно на немецком) бояр, — свергли кесаря Базилиуса и насильно постригли его с братом Димитриусом в монахи. И трон теперь предлагают моему младшему брату Карлу Филиппу, даже посольство в Новгород к Де Ла Гарди отправили.
Это стало для меня ударом. Узнай я об этом раньше, наверное, несмотря на войну с Сигизмундом, бросил бы всё и кинулся со всех ног спасать Родину. Конечно, своя рубашка ближе к телу, и в Литве я уже великий князь, но когда Русское царство готово снова скатиться в пучину ещё более страшной смуты, нежели та, которую я каким-то чудом смог если не остановить, то уж точно задержать ненадолго, сидеть за границей и пожинать плоды побед я просто не мог. Отчаянно хотелось рвануть на Родину прямо отсюда, из Мариенбурга, взяв с собой только Зенбулатова и верных людей, которые со мной ещё с Москвы. Однако совесть не позволяла бросать дела, пускай в тот момент я твёрдо решил оставить великокняжеский престол и возвращаться на Родину.
Виду же, конечно, не подал и ответил принцу, как мне показалось, вполне нейтрально.
— Отчего же, — поинтересовался я, — от действительно столь чёрных вестей мне должно стать неуютно на литовском престоле?
— Оттого, — позволил себе улыбнуться Густав Адольф, — что нобили решили отпустить всех важных пленников, которые находились в заключении в Москве. А среди них очень много ваших недоброжелателей, вроде Зборовского или Сапеги.
Вот как. Брал их в плен, отправлял в Москву, чтобы там их царь судил за службу Тушинскому вору, а бояре всех одним махом решили отпустить. Оно и правильно, чего с ляхами возиться, головы всем рубить не выйдет, не те времена, да и зачем бы, но и содержать столь знатных пленников, вроде Александра Зборовского или того же Сапеги, на которых уходит хорошая такая копеечка, да и остальные тоже подъедят-попьют, как привыкли, — слишком накладно выходит. Вот и взяли выкуп — не поверю, чтобы бояре их отпустили за здорово живёшь — да и отправили кого в Польшу, а кого и в Литву.
— Благодарю за своевременное предупреждение, принц Густав, — кивнул я.
— Всегда рад быть вашим другом, князь Михаэль, — кивнул в ответ он.
Наверное, именно разговор с Густавом Адольфом и стал тем аргументом, который убедил меня, что пора возвращаться домой. Поэтому, как только мы приехали из Мариенбурга обратно в Вильно и решили самые неотложные дела, требовавшие моего личного вмешательства (а их за время отсутствия накопилось прилично), я вызвал к себе Сапегу для личного разговора. Проходил он ближе к полуночи, потому что до этого мы оба были слишком заняты.
— Лев Иваныч, — объявил я, — подготовьте как можно скорее манифест о моём отречении от великокняжеского венца. Я хочу как можно скорее покинуть Литву и вернуться на Родину.
— Я думал, отчего вы так пасмурны были всю дорогу из Мальборка в Вильно, — кивнул больше самому себе Сапега. — Вы же понимаете, Михал Васильевич, что подписываете смертный приговор Литве и снова кидаете её под ноги Жигимонту.
— Не всё так скверно, Лев Иваныч, — покачал головой я. — Мне доподлинно известно, что в Литву возвращается родич ваш, Ян Пётр. Он полководец не хуже моего и сможет защитить Литву.
— Но вы били его, — заметил Сапега.
— Я много кого бил, — философски развёл руками я, — но это не делает их плохими полководцами. Вот если бы брату нашего гетмана, Александру,