Взглядом нахожу свою одежду, которая частично валяется на полу, а частично у его ног. Наспех натягиваю брюки на голое тело, потому что трусов там нет, и у меня нет времени, чтобы их искать. Пусть будут его коллекционным трофеем.
Беру рубашку, на которой отсутствует несколько пуговиц, и торопливо надеваю ее, застегивая оставшиеся.
Обувь… Опускаюсь на колени, заглядываю под диван, но вместо обуви нахожу ту самую зажигалку, которая, видимо, свалилась на пол прошлой ночью. Беру ее и рассматриваю. Перевожу взгляд на спящего Тео, который даже не подозревает, что проснется в одиночестве, и беззвучно прошу у него прощение за то, что сбегаю, оставляю одного.
Хочу его поцеловать на прощание, но сдерживаю порыв и, схватив свою сумку, иду к двери. Опускаю ладонь на ручку и поворачиваюсь к нему. На губах проскальзывает тяжелая, наполненная сожалением улыбка, когда я покидаю номер.
Я не могу иначе. Я вот такая. Внутри есть какой-то паразит, который не позволяет мне выговориться ему, рассказать о себе, о своих проблемах, о прошлом, обо всем, что хотелось бы выразить ему…
Я знаю, что он решит все. Я знаю, что он простит меня, возможно, обнимет и скажет, что я идиотка. Я знаю, что настоящая правда может сделать нас ближе.
Но еще я знаю, что его глаза будут смотреть на меня с жалостью каждый раз. Знаю, что он будет винить себя за то, что я сделала по глупости, по идиотской причине. Что он увидит во мне не только слабость, но и те места, в которых я прячу саму себя, свой страх. Я боюсь, что после откровения между нами появится новая дистанция, тонкая и болезненная, которую трудно будет стереть.
И этого я не вынесу…
Прошлой ночью он хотел получить слишком много, а я чересчур целеустремленная и не могу дать ему то, что он просил. Теперь я надеюсь, что он не расценит двухразовый секс за нечто серьезное и перестанет думать, что между нами еще что-то возможно. Невозможно…
А так хотелось…
Мне хотелось забыть обо всем, прижаться крепче к его груди, нежиться в его объятиях, слушать его голос, чувствовать и верить… верить, что у нас может быть все хорошо.
Моя ошибка в том, что я вернулась в этот город. Моя ошибка в том, что я согласилась на его предложение по причине того, что мне нужны его деньги. Моя ошибка, что я позволила ему проникнуть в себя во всех смыслах. Моя ошибка, что я дала ему повод думать, что мы можем чувствовать друг к другу что-то, кроме ненависти.
Я слишком далеко завела эту историю. И если бы я могла, я бы с огромным удовольствием стерла из его памяти любое напоминание о себе – и прошлой, и нынешней. И тогда, возможно, его жизнь была такой, какой он и хотел. Без проблемы, носящей мое имя.
Мне осталось отработать на него не так много времени, и, если я минимизирую с ним встречи, постараюсь быть тихой, вести себя отстраненно, слушая и выполняя каждую его просьбу, то, мне удастся дожить до последнего дня и уйти.
А пока… пока мне нужно побыть наедине с собой, со своими мыслями. Мне нужно дать себе воздух и пространство для размышлений – не для болезненных переживаний, а для легких, простых мыслей, которые не рвут изнутри и не требуют немедленного ремонта души.
Я заезжаю домой, чтобы переодеться, и затем принимаю решение поехать туда, где меня не пытались бы лечить словами и не разрывали на части советами. Мне нужно место, где меня просто выслушают – без оценок, без прерываний, без попыток убедить меня, что я поступаю неправильно. Поехать туда не графику, который я сама себе выдумала.
Когда тебе плохо, ты не хочешь слушать о том, как сильно плохо кому-то другому. Это не значит, что ты обесцениваешь их чувства, просто сейчас твои – занимают все пространство, и ты позволяешь себе поставить их чуточку выше.
Ты идешь искать уединение и облегчение: плачешь, выговариваешься, кричишь, разрываешься на слова, которые долго копились внутри. И находишь его там, где тебе никто никогда не ответит, больше не обнимет, не вытрет мягкими подушечками пальцев твои слезы. И это все равно поможет.
Я чувствую острое отвращение к самой себе, базовую тяжесть в груди и осознание, что это не финал, а огромная дыра в сюжете – момент на перепутье, когда можно упасть, замереть или попытаться найти обходной путь и идти дальше.
Я опускаюсь на землю и долго смотрю в одну точку – без мысли, без звука. Голова будто отключилась – я забываю обо всем, потому что силы уже на исходе.
Восемь лет… Прошло восемь лет, а все так же пусто, как было раньше. За эти годы у меня не появилось ничего прочного. Моя жизнь посыпана разрывным снарядом нищеты, и эта пыль лежит до сих пор на мне.
Все, что я когда-то любила, я потеряла. Всех, кем я дорожила, я лишилась. У меня нет никого. У меня нет ничего.
Словно разум пересчитал все и вернул в ноль: нет жилья, нет работы мечты, нет семьи. Ни-че-го. И все только потому, что я слишком сильно «верила» в себя и в желание быть свободной и богатой. Итог получился ярче всех моих ожиданий – одиночество внутри. Хотя нет, кое-что все-таки у меня есть…
Моя упертость. Нелепая черта, которая мешает мне жаловаться даже самой себе. Жаловаться бессмысленно, потому что за этим следуют оправдания и новые требования к себе. Это упорство – двойной бич: оно не дает возможность сдаться, но и не позволяет попросить поддержки. И в результате я остаюсь перед зеркалом пустоты.
– Скарлетт, – тонкий женский голос рвет меня из тягостных мыслей и самоуничижения. – Ты все-таки пришла. Я знала… я знала, что ты еще появишься здесь.
Я оборачиваюсь, не в силах сразу понять, откуда голос. Он звучит знакомо, будто отблеск далекой мелодии – и внутри селится страх, что я теряю рассудок, словно я слишком надолго отключила голову.
Голос напоминает мне Жасмин… Хотя, не уверена, что я помню его так достоверно.
– Скарлетт, – она повторяет, и теперь слова падают рядом со мной: женщина опускается на колени и обнимает меня так внезапно и так крепко, что в груди возникает удушье, будто кто‑то сжал