– Если хотите, можем этим вечером сходить, – вывел меня из задумчивости голос Меннана.
– Куда?
– В обитель. Не бойтесь, там очень хорошие люди. Они очень любят иностранцев, которые интересуются суфизмом. Расскажут все, что вам будет интересно.
Да, наверное, все так и было, вот только мне не хотелось совершенно ни с кем видеться. Я приготовилась сказать это Меннану в открытую, но меня сбил зазвонивший телефон.
– Прошу прощения!
Я взглянула на экран. Звонила мама. Значит, вспомнила о своей доченьке.
– Алло, мама! Ну наконец-то ты! Ты где сейчас?
Скорбным голосом мама коротко ответила:
– В больнице.
Это меня крайне напугало. Неужели что-то случилось с Найджелом?
– В больнице? Что случилось?
– Он умер!
– Кто?!
Ответа не последовало. Господи, она меня с ума решила свести! Пришлось повторить:
– Мама, кто умер?
– Мэтт. Вчера ближе к вечеру.
Фух… Я успокоилась. Дядя Мэтью болел раком последние три года. Два месяца назад его состояние сильно ухудшилось. Конечно, всем нам хотелось, чтобы ему стало лучше, но…
– Земля ему пухом, – пробормотала я, – отмучился, бедный.
Мама промолчала. Чтобы лучше понять, что с ней происходит, чтобы успокоить, да и просто разговорить ее, я спросила:
– Это тебе его жена сказала?
– Нет, мне позвонили из больницы.
Это было неожиданно.
– Тебе?
– Умирая, он произнес мое имя… – Голос ее задрожал. – Понимаешь, Карен, мое имя! Не жены, не дочери. Мое! Ровно перед смертью он произнес: «Сьюзан».
Она заплакала.
– Мама, ну перестань… Он отмучился же уже… Сколько месяцев он в больнице провел! Ты сама рассказывала, как ему было тяжело.
Телефон молчал, но чувствовалось, какие душевные муки одолевают мою маму. Наконец, похоже, она сумела собраться и продолжила разговор:
– Да, ты права. Главное, что ему теперь не больно, – она высморкалась. – Закончились его мучения. Да и не из-за смерти его я плачу уже, а из-за прошлого нашего. Нашего совместного прошлого, всех шансов, которые мы упустили.
Дядя Мэтью был маминой первой большой любовью – еще со времен старшей школы. Они приходились друг другу дальними родственниками. Я видела фотографию дяди Мэтью в молодости, на ней ему еще лет шестнадцать: копна рыжих волос падает на широкий лоб, на лице веснушки, глаза стеснительные, под тонкими губами длинный подбородок. Его семья была очень богата. Богата и одновременно консервативна, к тому же состояла в какой-то степени родства с английской королевой. Мамины родители тоже были весьма обеспечены, но это не шло ни в какое сравнение с капиталами семьи Мэтью. Но зачем что-то сравнивать, если страсть между мамой и Мэтью вспыхнула нешуточная. Когда мама впервые мне все это рассказывала, я представляла себе одновременно две сцены: как молодой Мэтью спокойно выходит из «роллс-ройса» своего отца и идет, исполненный достоинства, по гравийной дорожке к поместью Ричмонд, и как мама в своих хипповских шмотках носится среди демонстрантов за мир во всем мире по набережной Темзы. Тогда же мне стало ясно, что между ними ничего и никак сложиться не могло. Да я и не думаю, что мама сильно переживала в молодости, когда только рассталась с Мэтью. Но сейчас… Сейчас она потеряла одного из важнейших людей в своей жизни, и ожог от старой и невозможной любви заново засаднил в ее душе.
– А может быть, мне не надо было с ним расставаться тогда? – пробормотала она умирающим голосом. – Может быть, мне надо было прожить с ним всю жизнь?
Зная характер мамы, я очень хорошо понимала, насколько неосуществимым было это ее предположение. Одновременно я понимала, насколько ей нравятся такие жесты. Произошедшее, а именно – застывшее на устах умирающего Мэтью ее имя, теперь грозило стать одним из ярчайших воспоминаний моей мамы за последние календарные годы. Но сейчас у меня не было намерения раскрывать ей на это все глаза.
– Да, возможно, и не надо было, мамочка. Но случилось так, как случилось. У всего в этой жизни есть свой смысл. Не расстраивайся, пожалуйста. Когда будут похороны?
– Я не знаю, – сказала она усталым голосом. – Да и какая уже разница. Мэтта больше с нами нет. Наверное, я даже не пойду на похороны.
Ей не хотелось видеть на поминках слезы и боль жены и дочери Мэтью. Всю грусть, весь траур по нему ей хотелось нести самой, не хотелось ни с кем этим делиться. Но я была уверена, что если она не пойдет, то будет позже сильно жалеть.
– Ты не хочешь проводить в последний путь настолько важного для тебя человека?
– Я уже прощалась с ним ночью, – она была настроена решительно, – до тех пор, пока не пришли все остальные… Я разговаривала с ним, изливала ему свою душу. Рассказывала ему все-все-все, о чем никогда не говорила раньше…
Мама снова заплакала.
Я уже понимала, что не смогу ее утешить. Мне было нечего сказать, я просто висела на линии, пока снова не услышала в трубке мамин голос – голос человека, утратившего со смертью своей первой любви все воспоминания о молодости, человека, которому это очень сложно пережить.
– Нет, Карен, не пойду… Я не пойду на похороны.
Я бы, конечно, поддержала ее в этом решении, если бы не знала, что не пройдет и недели, как она начнет портить нервы себе и всем окружающим: «Ах, почему же меня не было рядом, когда Мэтта предавали земле!»
– Тебе лучше знать, но это будет очень стыдно, – стала настаивать я. – Да и что скажут люди?
– Да пусть к чертям собачьим идут эти люди! – заорала она. – Плевать мне на них! Я не должна ни с кем делить свой траур!
Дальше настаивать было бесполезно.
– Тебе лучше знать, мамочка… – постаралась я закрыть тему. – Я же только о тебе забочусь, не мучай себя так.
– Легко сказать,