Утром кавалер Осорио встретил меня выражениями самого искреннего расположения и сообщил, что сказал королю и графу Аглие о моем деле и теперь я могу оставаться сколько пожелаю. Этот граф Аглие оказался не кем иным, как тем самым отвратительным викарием. Кавалер сказал, что я должен явиться к нему и он определит мне такой срок, какой я сочту необходимым, чтобы закончить в Турине все свои дела.
– Вы полагаете, здесь нет других дел, кроме как тратить деньги в ожидании инструкций от португальского двора касательно предполагаемого в Аугсбурге конгресса, где я буду представлять Его Величество короля Португалии?
– А вы думаете, сей конгресс состоится?
– В этом никто не сомневается.
– Некоторые считают, что дело кончится одними разговорами. Впрочем, я очень рад быть полезен вам, и мне будет интересно узнать о вашем свидании с викарием.
Я чувствовал себя довольно неуверенно, но сразу же отправился к викарию, радуясь возможности торжествовать свою победу. Однако мне не пришлось насладиться его неудовольствием – люди такого сорта никогда не краснеют. Завидев меня, он произнес:
– Кавалер Осорио уведомил нас, что дела вынуждают вас провести в Турине еще несколько дней. Вы можете остаться, но благоволите сообщить мне, сколько вам еще понадобится времени.
– Как раз этого я совершенно не в состоянии сделать.
– Отчего же, разрешите полюбопытствовать?
– Я ожидаю инструкций португальского двора касательно конгресса, имеющего быть в Аугсбурге, и чтобы определить время моего отъезда, понадобилось бы спрашивать о том Его Величество короля Португалии. Полагаю, что выеду в Париж в течение месяца. Если этот срок окажется недостаточным, я буду иметь честь уведомить вас.
– Вы меня крайне обяжете.
Сделав ему на сей раз реверанс и получив ответный, я вышел и возвратился к кавалеру Осорио, который с улыбкой заметил, что я поймал викария неопределенностью своего срока.
Я покинул Турин в середине мая, получив от аббата Гамы письмо к лорду Стормону, который был назначен полномочным представителем английского короля в Аугсбурге. В своей миссии я должен был действовать согласно с сим благородным островитянином.
XXXIII
Я становлюсь покровителем беглых влюбленных
1761 год
Выписав аккредитив[190] на Аугсбург, я покинул Турин и через три дня был уже в Шамбери. Как и в прежние времена, на весь город здесь была только одна гостиница, и поэтому не приходилось затруднять себя выбором. Впрочем, я разместился со всеми удобствами.
В коридоре я встретил необыкновенной красоты особу, которая выходила из соседней комнаты. «Кто эта молодая дама?» – спросил я у служанки. «Жена того господина, который не встает с постели. Он оправляется после раны от удара шпагой». Я не мог смотреть на эту женщину, не чувствуя приступа вожделения. Направляясь на почту, я заметил, что дверь у них приоткрыта, и решился в качестве соседа предложить свои услуги. Она учтиво поблагодарила меня и пригласила войти. В постели сидел красивый юноша, и я прежде осведомился о его состоянии.
– Врач запретил ему говорить, – ответила молодая дама. – Он ранен шпагой в грудь, но мы надеемся на скорое улучшение, чтобы продолжить наше путешествие.
– А куда вы едете, мадам?
– В Женеву.
Я уже собирался уходить, когда вошла служанка и спросила, желаю ли я ужинать у себя или же здесь, вместе с мадам. Посмеявшись ее глупости, я велел подать ужин ко мне в комнату и добавил, что не имею чести знать мадам. При этих словах дама заявила, что ей будет очень приятно разделить со мной трапезу. Муж ее тихим голосом повторил приглашение. Я с благодарностью согласился, и когда красавица вышла проводить меня до лестницы, взял на себя смелость поцеловать у нее руку, что во Франции равносильно почтительному объяснению в любви.
На почте меня ждало письмо Вальанглара, в котором он сообщал, что мадам Морэн готова приехать в Шамбери, если я пришлю за ней карету. Я получил также послание Дезармуаза, отправленное из Лиона. Он писал, что по выезде из Шамбери встретил свою дочь в карете какого-то бездельника, похитившего ее. Он вонзил в негодяя шпагу и убил бы его, если бы оказалось возможным остановить их карету. Дезармуаз был уверен, что они в городе, и просил меня попытаться убедить дочь возвратиться в Лион. В случае же ее отказа я должен оказать ему услугу и просить содействия властей в возвращении несчастному отцу его любимой дочери. Он умолял без малейшего промедления ответить на это письмо.
Вряд ли можно было сомневаться в том, что именно его дочь оказалась моей соседкой. Однако у меня не было ни малейшего желания содействовать намерениям отца. Наоборот, я испытывал дружеское расположение к мадемуазель Дезармуаз и ее похитителю и даже не задумывался над тем, порочно ли это чувство в подобном случае или добродетельно, хотя инстинкт и говорил мне, что в нем присутствует и то и другое. С одной стороны, я был влюблен, с другой – искренне желал помочь юным беглецам, тем более что уже знал о преступной страсти отца.
Вернувшись, я зашел к ним и застал больного в руках врача. Рана, хоть и глубокая, опасности не представляла, и молодой человек нуждался лишь во времени для восстановления сил. Когда лекарь ушел, я от себя посоветовал раненому диету и полное молчание. Затем, вручив мадемуазель Дезармуаз письмо, полученное от ее отца, откланялся. Я не сомневался, что, прочтя это послание, она явится ко мне. И действительно, по прошествии четверти часа она тихо постучала в дверь и, войдя, скромно положила письмо, спросив при этом, каковы мои намерения.
– У меня нет никаких намерений. Я буду счастлив, если наши отношения позволят быть полезным вам.
– Мы спасены!
– Неужели вы сомневались во мне? С первого взгляда я проникся живейшим к вам участием, и вы можете распоряжаться мной. Вы уже замужем?
– Нет, но мы поженимся, как только приедем на место.
– Присядьте и расскажите мне подробно о ваших делах. Я знаю, что ваш отец имел несчастие влюбиться в вас.
– Он приехал в Лион год назад, и я сразу же укрылась у одной приятельницы