– Зачем, – холодно спросил он, смерив меня взглядом с головы до ног, – вы приехали в Испанию?
– Для увеличения своих познаний, монсеньор.
– И у вас нет никакой другой цели?
– Никакой, кроме того, чтобы предоставить себя в распоряжение вашего высочества.
– Вы можете вполне обойтись без меня. Соблаговолите только исполнять предписания полиции, и никто вас не потревожит. Что касается использования ваших талантов, обратитесь лучше к венецианскому посланнику господину де Мочениго. Представляться надо было ему, потому что мы совершенно не знаем вас.
– Надеюсь, мнение посланника не будет для меня неблагоприятным, но все же не скрою от вас, монсеньор, что я в опале у правительства своей страны.
– Если так, не рассчитывайте добиться чего-нибудь при дворе, поскольку вы можете быть представлены королю только посланником. Устраивайтесь по собственному разумению и ведите как можно более тихую жизнь. Это все, что я могу вам посоветовать.
Следующий визит я сделал неаполитанскому послу, и он сказал мне в точности то же самое. От маркиза де Моры, к которому направил меня Карачиоли, я не услышал ничего нового, а фаворит короля герцог Лассада перещеголял их всех, заявив, что, несмотря на все желание помочь мне, не имеет для сего ни малейшей возможности. Он посоветовал отправиться к венецианскому посланнику и просить его покровительства. При этом герцог добавил: «А не может ли он сделать вид, что ничего не знает про вас?»
Я написал Дандоло в Венецию и просил хотя бы несколько строк рекомендации послу, после чего отправился во дворец синьора Мочениго. Меня принял его секретарь Гаспардо Содерини, умный и талантливый человек, который сразу же выразил свое удивление по поводу того, что я позволил себе неуместную вольность.
– Синьор Казанова, разве вы не знаете, что вам запрещено появляться в венецианских владениях, к которым относится и посольский дворец?
– Мне это известно, сударь, но соблаговолите принять мой поступок за то, чем он является на самом деле, – знаком почтения к господину послу и актом благоразумия. Согласитесь, было бы непростительной дерзостью с моей стороны оставаться в Мадриде, не явившись сюда. Однако если его превосходительство не считает возможным принять меня из-за моей ссоры с инквизиторами, вызванной неизвестными его превосходительству причинами, то это по меньшей мере удивительно. Ведь синьор Мочениго представляет Республику, а не инквизиторов. И поскольку я не совершил никакого преступления, мне кажется, я имею право на его покровительство.
– Почему бы вам не написать обо всем этом самому посланнику?
– Я хотел лишь узнать, примет ли он меня. Но если это невозможно, тогда придется писать.
И я тотчас же изложил на бумаге все, о чем говорил секретарю. На следующий день ко мне приехал граф Мануччи, молодой человек с обходительнейшими манерами. Посланник поручил ему известить меня, что я никак не могу быть принят в посольстве. Тем не менее было сказано о желании его превосходительства иметь со мной конфиденциальную беседу.
Имя Мануччи показалось мне знакомым, и я сказал об этом юному графу. Он ответствовал, что прекрасно помнит, как его отец много и с большим интересом говорил про меня. Тут я сразу понял, что сей блистательный граф – сын того самого Мануччи, который своими зловредными показаниями во многом способствовал моему заключению в Свинцовую тюрьму.
Естественно, я умолчал об этом неприятном для нас обоих обстоятельстве. К тому же матушка молодого графа была служанкой, а отец, прежде чем из доносчиков превратился в аристократа, зарабатывал на хлеб трудом простого ремесленника. Я только спросил у Мануччи, титулуют ли его в посольстве.
– Конечно, ведь у меня есть диплом, – отвечал он и тут же рассказал о своеобразных отношениях, сложившихся между ним и посланником.
– Мне уже давно известно, – сказал я, – насколько его превосходительство привязан к особам, обладающим вашими достоинствами.
Наконец он откланялся, пообещав использовать для меня все свое влияние, что само по себе было уже немало, так как подобный Алексис мог добиться от своего Коридона[245] чего угодно. Графу пришлось возвратиться, чтобы напомнить мне:
– Не забудьте, завтра в полдень я жду вас к кофе. Синьор Мочениго тоже будет.
На следующий день я не заставил себя ждать и при встрече был обласкан послом выше всякой меры. Он выразил сожаление, что не может публично объявить себя моим покровителем, хотя и не ведает, в чем моя вина перед правительством. Я отвечал ему:
– Надеюсь в скором времени представить письмо, которое от имени правительства уполномочит вас оказать мне самый достойный прием.
– Добудьте такое письмо, и я сразу же представлю вас министрам.
Мочениго пользовался в Мадриде благосклонностью, хотя его причудливые вкусы не составляли ни для кого секрета. Мануччи повсюду сопровождал посла, или, вернее, тот сам следовал за юным графом.
Оставим на минуту мои дипломатические хлопоты и поговорим о мадридских развлечениях. Придя впервые в театр, увидел я насупротив сцены большую зарешеченную ложу, которую занимали отцы инквизиторы, имевшие власть подвергать цензуре не только представляемые пьесы, но и актеров. Мне говорили, что сие распространяется даже на зрителей. Внезапно услышал я, как стоявший при входе в партер служитель закричал: «Dios!»[246] – и в ту же минуту все без различия возраста и чина пали ниц и оставались в таком положении, пока с улицы не донесся звук колокола. Его звон возвещал, что мимо театра проследовал к умирающему священник со Святыми Дарами. Даже среди удовольствий испанцы не расстаются со своими обычаями набожности. Позднее я укажу еще более разительный тому пример.
Напротив моего дома стоял красивый особняк, принадлежавший богатому и влиятельному вельможе, которого я не называю из-за того, что он, может быть, еще жив. В одном из окон первого этажа часто показывалась маленькая белая ручка, и, как это всегда случается, мое разыгравшееся воображение рисовало прекрасную кастильянку с черными глазами, белоснежной кожей и гибким станом. На сей раз оно не обмануло меня – однажды жалюзи раздвинулись, и появилась чрезвычайно красивая особа, бледная и задумчивая. Я незамедлительно впал в восторженное созерцание, но меня как будто не замечали, хотя окно и оставалось все время