Дома он громко топает ногами по лестнице, стучит шкафчиками в закутке-кухне, словно хочет, чтобы все узнали – он тут, он живой, он тоже что-то чувствует. Роняет на пол чашку, тянется за ней, врезается затылком в столешницу, чашка снова падает и разбивается.
– Ты чего расшумелся? – на этот шум из комнаты возникает заспанный Чжоу Хань. Он кажется совсем далеким от случившегося с самим Сунь Анем – сонный, теплый, с растрепанными волосами. Сунь Ань вспоминает, что тот хотел прийти пораньше и выспаться, потому что бегал по делам два дня подряд, и вина удушливой горькой волной захлестывает его.
– Прости, – шепчет Сунь Ань, начинает дрожащими руками собирать осколки и больно режется о них.
– А ну прекращай, – вздыхает Чжоу Хань и садится рядом, а потом обнимает его. Это действует безотказно, как и всегда – в душе мгновенно успокаиваются все волны, перестает хотеться кричать, голова больше не звенит. Сунь Ань медленно выдыхает. – Вы снова поссорились?
– Ага.
– Хочешь рассказать?
– Не думаю.
– Он не прав в любом случае.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я знаю. Господин Эр много всякого говорит, но это не значит, что это всегда правда. Иногда он тоже может быть расстроен и обижен.
– И что, поэтому ему можно?
– Нет. Нельзя. И ты можешь обижаться на него сколько захочешь.
– И откуда ты такой добрый взялся, – вздыхает Сунь Ань. – Ты своих детей таким же способом успокаиваешь?
– Почти, – отвечает Чжоу Хань, и Сунь Ань слышит в его голосе улыбку.
Они сидят в тишине еще несколько минут – Сунь Ань разглядывает Чжоу Ханя и все крутит в голове разговор с господином Эром.
– Он сказал, что я сделаю тебе больно, а что, если он прав? И ты можешь умереть из-за меня?
Чжоу Хань пожимает плечами.
– Значит, сделаешь, что в этом такого?
– Как что? Неужели ты бы хотел, чтобы тебе стало плохо?
Чжоу Хань качает головой.
– Я уверен, что ты никогда не навредишь мне, но если это все же однажды произойдет, я все равно буду знать, что ты этого не хотел на самом деле.
* * *
– Он так и сказал, – тихо говорит Сунь Ань уже там, в поезде, когда время набегает и собирается у ног скомканной траурной тканью, и поднимает взгляд на Ван Сун. Та сидит напротив него и напоминает одну из греческих богинь – легенды о них Сунь Ань читал, пока Чжоу Хань готовился к своим вступительным экзаменам. Суровая, с идеально прямой спиной, зло сверкающими глазами. Волосы у нее чуть растрепались, а нос покраснел от холода, но Ван Сун едва ли это замечает.
– Ну и что? Чжоу Хань не был предсказателем, он мог думать что угодно.
– Но он верил мне, почему же ты не веришь?
Ван Сун пожимает плечами.
– Потому что ты мужчина. Потому что дурак. Потому что ничего не понимаешь о стране, в которую вернулся.
– А ты понимаешь лучше? – ощетинивается Сунь Ань.
– Ну разумеется. Ты такой же, как этот твой господин Эр – веришь в воздушные замки, которых на самом деле не существует.
– При чем тут господин Эр?
– Как много он тебе рассказал? О том, что с ним здесь произошло.
– Ну, просто то, что он тут с кем-то поссорился.
– Он тебе наврал. Прошло столько лет, а он до сих пор боится правды, – Ван Сун усмехается и откидывается на спинку сидения. – Он думал, что спасает вас, но в итоге сделал только хуже.
– Может быть, ему тоже было больно, – Сунь Ань рефлекторно начинает защищать господина Эра, а потом одергивает себя – почему он вообще должен? Сам он никогда господину Эру не нравился, наверное, тот обрадуется, узнав, что в итоге он правда все испортил. Да, так и скажет: «А я говорил».
– Ну конечно, – хмыкает Ван Сун. – Только ему и было. Главный страдающий.
– О чем ты?
– Знаешь, сколько девушек из-за него тут умерло? Из-за него одна вышла на поле и умерла от солнечного удара, еще одна стала женой не по собственной воле и пострадала от этого. И столько других случаев – одна девушка уже никогда не вернулась из леса, другую обвинили в убийстве мужа, а еще одна потеряла своего ребенка. Я была в тех местах, я знаю.
Что она может знать, что она видела? Таких событий просто не могло произойти в настоящем – они насквозь состояли из колдовства, а потому в настоящем такого просто и быть не могло.
– Это сказки, – так он ей и говорит.
– Какие сказки? – Ван Сун прищуривает глаза, и в них вспыхивает что-то горькое и отчаянное. Наверное, это свет ламп. – Это правда.
– Он рассказывал нам истории об этом: о девушке, в которую влюбился водяной дух и она сбежала в с ним в лес, о той, кто вышла замуж хули-цзина и убила его, узнав правду, и о той, кто отдал даосу своего ребенка, потому что тот обещал ей вырастить из него такого же даоса, но это же сказки, такого в жизни не может быть, – качает головой Сунь Ань.
Ван Сун приподнимает голову, и Сунь Ань понимает, что блеск в ее глазах, который он приписывал лампам, возник совсем не из-за них – он горячий, золотой, опасный и прямо сейчас стекает слезами по щекам.
– Какой же ты дурак, – шепчет она. – Сказки всегда были реальностью.
Кто-то в коридоре открывает створку окна, и ветер с неудержимым свистом врывается в вагон, пересчитывает все двери, карабкается в щели под ними, студеным стеклом рассыпается в легких. Ветер почти кричит, но Сунь Ань не может разобрать ни слова, только продолжает смотреть в глаза Ван Сун – яростные, отчаянные, те, в которых золото трещинами расползается по черному.
– И тебе придется это понять, если ты еще хочешь спасти Чжоу Ханя.
Сунь Ань смеется. Это смех его пугает – он выходит злым, отчаянным – и приходится прикрыть лицо руками, чтобы заглушить его. Может быть, во всем виноват ветер, который все еще колет что-то внутри легких и оседает корочкой на искусанных губах.
– Он мертв.
– Только в том случае, если ты не веришь в сказки.
Уже после, когда Ван Сун уходит, Сунь Ань утыкается лбом в согнутые колени и просит во второй раз:
– Чжоу Хань, пожалуйста, вернись.
Только бы не пришлось просить в третий[38] – но едва ли это возможно.
Глава 9
Птицы, запертые в клетку