В первый раз Жрец гимн выслушал благосклонно, как и понаблюдал за ритуальным танцем, который у дворца вокруг холма устроил чуть ли не весь город. Но на будущее запретил.
«И делу, и танцу — свое время», — передавали его волю друг другу тидуссцы. И вздыхали — хоть вообще петь и танцевать не запретил, и то хорошо.
В кувшине, который поставили Красному, было слабое тыквенное пиво.
— Иногда я скучаю по всему этому, — проговорил брат в обличье старика мечтательно. — Вот закончу натаскивать новых подопечных и точно снова пойду по миру странствовать. Ограничений на себя наложу, как у тебя, обетов. Люблю себя испытывать. И людей. А еще если спутники достойные попадутся…
— Эмиратцев натаскиваешь? — поинтересовался Корвин, хотя и так знал. Пиво пошло хорошо, и действительно здесь, среди пара и ярких ароматов, под щебечущее общение тидусских поваров, стало на диво уютно.
— Их, — кивнул старик, взял пальцами из плошки кусок мяса. Заглотил, слизнул с пальцев жирный сок. — Все эмираты пожелали, чтобы мы вдвоем с Сереной ими правили. А я и не против, — он хохотнул, — больше с Водой рядом будем. Она меня успокаивает, — и пламя в его зрачках закачалось мягко, разлилось вокруг тепло как от объятий любимого. Слуги, и без того веселые, заулыбались. — Вчера нам клятвы и жертвы приносили, вчера я и посмотрел, сколько там работы.
— И сколько? — вновь спросил Корвин, которому дивно было так сидеть с братом и беседовать наедине. Никогда такого не случалось, но сейчас нечего им стало делить.
— Серене трудов больше, каждую страну водой обеспечить да так, чтобы правило Триединого не нарушить — сложно ей будет. Да и женщин там держат сам знаешь как, а она этого не любит, — и он покачал головой. — Если осерчает, если хитрить будут — а они будут, традиция такая, то как бы и династии там не поменялись. А что до моей вотчины, так воинских душ там много, — старик тоже хлебнул пива. Кувшин под его пальцами чуть задымился. — Но они разнежены воспитанием. Много витиеватости в обрядах, а это медлительность, отсутствие точности. К Четери бы их всех… — он помрачнел. — Буду его Мастеров просить отправить мне в помощь.
— А ты-то когда его навестишь? — усмехнулся Корвин.
— Он пока не готов, — ответил Красный уже своим голосом, и где-то сверху громыхнул гром. — Знаешь же.
— Знаю, — согласился Жрец. — Наелся? Разомнешься?
Красный, не донеся до рта ложку, оскалился в предвкушении. И посох его, зажатый меж мослатых ног, едва заметно потек — через его очертания проступил меч.
Но прежде он, пустив огонь в тарелки, что слизал остатки еды, выкоптил гарь и оставил их чистыми, встал и тихонько почесал под подбородком одного из идолов для стихийных духов, изображавшего толстенькую ящерицу. Идол мигнул и из него нырнула в печь огненная саламандра. Повара ахнули.
— Спасибо вам, добрые люди, — сказал Воин, — теперь здесь всегда будет гореть огонь. А если надо будет погаснуть — просто попросите, она спрячется и вернется, когда нужно будет.
Слуги, поняв, кто перед ними, склонились низко-низко. А Жрец повел брата во внутренний двор.
Славный оказался бой во дворе старого дворца Гёттенхольд. Чтобы не принести разрушения всему вокруг, поставили боги там щит, и бились так, что он то раздувался пузырем, то сиял таким жаром, что освещал небо, то наливался тьмой, которая закручивала над дворцом воронки смерчей.
Слуги, подглядывающие из окон и дверей, чуть не ослепли, но расходиться не собирались — так мощно сталкивались две фигуры, одна темная с двумя кривыми клинками, другая яркая, сияющая, с одним тяжелым мечом. То смех, то досадливый рев, то вполне человеческие ругательства слышались оттуда.
— Гляди, — толкнула в бок своего мужа-мясника повариха, — прям как вы с братьями, когда пива упьетесь, дерутся.
— Что ты говоришь, женщина, — степенно возразил тидусс с длинными вислыми усами, — это же боги.
— А что, боги не люди, что ли? — удивилась повариха.
Бой то и дело останавливался — когда кому-то удавалось достать другого, — но бойцы были равны, и только искусность Красного позволило ему оставить больше отметин на теле брата. Но и сам он был ранен и бесконечно доволен этому.
— И отчего мы раньше этого не делали? — сказал он, когда они сидели на траве бывшего холма, отпиваясь молоком, что принесли слуги. — Нет больше блаженства, чем сразиться с равным противником. Может и драться тогда всерьез не стали бы, да?
— Может быть, — отозвался Корвин согласно и поднял голову наверх — туда, где в садах Желтого брата гостила последний месяц их любимая богиня-Вода. Он ощущал, да и Воин тоже, что она присматривает за их боем сверху, и поэтому оба дрались для нее, чтоб не только пар спустить, но и ее порадовать красотой поединка.
Богиня дала Ворону три дня силы и три дня радости, и он ждал сейчас своего сезона с не меньшим предвкушением, чем Красный. И пусть он готов был сдержать данное слово и отдать тело своему соратнику и сыну, если вдруг у юной жены его получится заставить его откликнуться раньше, он очень хотел, чтобы это случилось после его сезона. Чтобы он смог побыть с Сереной побольше.
Красный ушел, пообещав заглядывать, а Жрец вернулся к своим делам. Стекались сейчас во дворец доклады радж о делах в провинциях, советники готовились поведать, что сейчас с продовольствием и как сделать так, чтобы страна не голодала, а рабочие уже начали строить ближе к горам бараки для будущей армии.
И это было только начало. Много дел было у него, и он день за днем решал их, и лишь ночами иногда оборачивался огромным вороном с перьями из тьмы и облетал Туру, любуясь ею, смотрел на то, как души почивших сияющими перышками поднимаются в слой его силы, незримо окутывавший планету, где будут отдыхать до перерождения, а затем, повинуясь закону Триединого отца, силой Инлия будут спускаться обратно, становясь кому-то сыновьями и дочерьми, рождаясь в жизнь легкую или тяжелую в зависимости от того, как прожили прошлую жизнь.
Гостил он ночами